Дневники

В этой теме будут публиковаться различные тексты дневникового характера, передающие настроение и атмосферу игрового мира. Часть этих текстов написана нами, часть - скопирована из настоящих дневников того времени.

Мы будем очень рады, если по мере формирования ролей игроки будут также писать дневники от лица своего персонажа, описывающие его внутренний мир и взгляд на текущие события. Таким образом, мы вместе с вами будем сообща создавать ткань мира, в который собираемся играть...
Нам очень важно участие игроков в такого рода совместном творчестве. Написанные вами тексты следует присылать нам на проверку, после чего они будут публиковаться здесь.

...Аллаху акбар!
Ашхад ана ла илаха ила ли'Лла!
Ашхад ана Мухамадан расул и'Лла!

Темнота понемногу отступает. Раннее утро, ночная прохлада гор еще не сменилась июльской жарой, роса еще лежит на полях и камнях. Напев муэдзина будит арабскую деревню. Встают к молитве и идут в мечеть, впрочем, лишь немногие – шейхи, которым нельзя терять лицо, да старики, которым терять уже нечего, кроме милости Аллаха, да несколько особенно упорных юношей из тех, что начали в последнее время все больше интересоваться верой отцов. Остальные жители Эль-Анав, наскоро совершив утреннее омовение и пробормотав про себя положенные суры, начинают заниматься обычными утренними делами. Женщины готовят завтрак, мужчины варят кофе и собираются на работу. Немногие все еще работают в поле, большинство же идет, как и каждое утро, на автобусную остановку – ехать на заработки в Иерусалим. Подростки и молодые женщины выпасают скот, женщины постарше принимаются за уборку домов и готовят еду. Сегодня пятница, вечером будет большое застолье. Шейхи, старейшины родов, собираются в кофейне, неспешно раскуривают кальяны, обсуждают дела деревни и вечный вопрос – отношения с соседями-евреями. Имам, наведя порядок в мечети и достав книги, готовится начать урок Корана для детей деревни. В оливковой роще за мечетью собирается молодежь, также считающая себя вправе принимать решения и действовать, даже вопреки мнению стариков...


…Шма Исроэль, Адойной Элогейну, Адойной эход!
Барух шем квод малхусо леойлом ваэд!

Из маленького сарайчика, служащего синагогой, слышны слова шахарит. Немногочисленные участники молитвы – опять едва миньян собрали! - встают раньше всех, чтобы не опаздывать потом на работу. Вот они заканчивают, сворачивают тфилин, складывают талес и направляются в столовую, пожимая по пути руки встречным и благословляя детей.В кибуце все уже на ногах. Вымотанные дневной работой халуцим редко просыпаются от призывов муэдзина, их будит ночная смена охраны, проходя по баракам с веселыми возгласами, мало соответствующими их усталым, серым после ночного бдения лицам. Наскоро позавтракав, кибуцники выходят на работу. В поле, в хлев, в мастерские. Сменившаяся охрана забывается беспокойным сном, а утренняя смена, значительно более многочисленная, расходится по постам, чтобы никто не оставался без защиты. Люди понемногу просыпаются, голоса становятся веселее, движения – слаженней. Дети, вставшие вместе со взрослыми и помогавшие в суетных утренних делах, теперь собираются в столовой, временно превратившейся в классную комнату, раскрывают тетради с ивритом. В лесу за кибуцем раздаются негромкие, отрывистые команды, стучат подметки ботинок, щелкают затворы. Небольшой тренировочный лагерь, где под присмотром командиров Хаганы молодые юноши и девушки из кибуца и Иерусалима обучались владению оружием и тактике боя, встречает новый день. Сегодня инструкторы были особенно строги – ожидается прибытие командиров из центра, называются даже имена Ицхака Саде и ставшего уже легендарным англичанина Вингейта. Совет кибуца собрался в кабинете председателя. Обсуждалось, как встречать комиссию Вудхеда, представители которой вроде бы должны сегодня проезжать через поселение, а также делегацию иерусалимских раввинов, собирающихся провести шаббат в кибуце. Поминали недобрым словом экстремистов из Иргуна, вроде бы снова устроивших какую-то провокацию в Иерусалиме, которая грозит вконец рассорить евреев с британской администрацией...


…God save our gracious Queen,
Long live our noble Queen,
God save the Queen!

Лейтенант британской палестинской полиции еще раз прошелся по щеке лезвием. Золинген, трофейный, привезенный с Великой Войны. Убедившись в том, что обе щеки и подбородок идеально выбриты, лейтенант дал знак денщику, чтобы тот слил ему на руки. Вытерся грубым полотенцем, постоял, щурясь на восходящее солнце. Затем выключил патефон, как раз доигравший гимн, которым педантичный лейтенант считал нужным будить каждое утро своих подчиненных, и прошел в здание участка. Усевшись за стол, начал медленно перебирать бумаги, пробегая взглядом некоторые и задерживаясь подолгу на других. Скоро, скоро и здесь, в этой Богом забытой деревне, возведут мощный, современный форт по модели Чарльза Тегарта, в котором будут достойные офицера ванная комната и кабинет, а гимн можно будет передавать по громкоговорителю... Впрочем, лейтенант и так был доволен своей службой. До Иерусалима достаточно близко, чтобы ездить в выходные дни на концерты и танцы, и достаточно далеко, чтобы начальство не слишком допекало его своим вниманием. А некое секретное задание, полученное некоторое время назад непосредственно от CID, делало его службу еще более интересной. И как раз вскоре намечалось прибытие в его район сразу нескольких важных объектов. Еще раз перечитав последнее сообщение под грифом "секретно", лейтенант перешел к своим повседневным обязанностям – составление графиков патрулей, отчеты, ведомости – одновременно гадая, пройдут ли грядущие выходные тихо, или же евреи с арабами снова устроят беспорядки. Британский офицер, он не испытывал симпатии ни к тем, ни к другим, но добросовестно следил за порядком во вверенном районе...


...Хаялим альмоним хинену, бли мадим
Усвивейну эйма уцальмавет.
Кулану гуясну леколь хахаим:
Мишура мешахрер рак хамавет.

Мурлыча про себя гимн Иргуна, командир "дорожного отряда" отложил бинокль, при помощи которого он осматривал окрестности. Все тихо. В деревне и кибуце – мирная работа, охрана бдит, ближайший отрезок шоссе прочесан еще утром. По случаю пятницы бойцы отряда не пошли работать в каменоломне, и теперь отдыхают в доме. Условия собачьи, конечно, но столь ценен признанный британцами наблюдательный пункт, что недельное дежурство не кажется тяжелым. Тем более, что ближе к ночи должны приехать из Иерусалима ребята для боевой подготовки, и к ним обещал присоединиться Рази. Это хорошо, это – вечер у костра, разговоры и тихие песни, спокойный голос всеми любимого командира, утром – тренировка, а потом можно будет уехать в Иерусалим, оставив на посту новую смену, отоспаться, увидеть родных, пригласить наконец Лею в кафе... Надо будет сводить Рази вечером в кибуц. Там есть толковые ребята, им стоит его послушать. Особенно, если с ним приедет Юдит. Она уж точно сможет объяснить, увлечь, зажечь...


…Le fleurs des vignes pousse,
Et j'ai vingt ans ce soir!

Под звуки французской шансонетки на площади деревни остановились несколько роскошных автомобилей. Патефон стих, и из машин высыпали леди и джентельмены столь ярко и непривычно одетые, что в первый момент они показались сидевшим в кофейне стайкой райских птиц, невесть как и зачем залетевших в этот знойный и пыльный уголок Палестины. Дамы в ярких, свободных платьях, прикрываясь от палящего солнца мантильями и кружевными зонтиками, с интересом осматривали окрестности – каменные дома, башню минарета и кованную ограду прилегающего к нему монастыря, играющих на дороге детишек, немногочисленные лавки ремесленников и веранду кофейни, с которой им навстречу поднимались колоритные фигуры шейхов. В стороне от машин несколько фотографов уже устанавливали на треногах камеры, бойкие молодые люди раскрывали блокноты и готовили перья, импозантные, богато одетые господа негоромко переговаривались с двумя британскими офицерами в мундирах. Выше, в кибуце, члены совета спешно готовили огромный каравай хлеба на деревянном подносе, накрытый бело-голубым полотенцем, председатель нервно приглаживал пятерней растрепанную шевелюру...

...15-го июля на арабском рынке в Иерусалиме, по окончании молитвы в соседнем мисгаде, взорвалась в толпе выходивших с молитвы заложенная боевиками Иргуна бомба. Восемь арабов были убиты, десятки ранены...

Утром 16-го июля пришли новости из Иерусалима. Во время работы в поле все обсуждали происшедшее, высказывали мнения, спорили. Я больше молчал. Еле дотянул до вечера, перед ужином бросился в барак. Как я и надеялся, Бенци был там, как всегда сидел один на кровати. Когда я вошел он писал что-то в своем блокноте. Он часто что-то писал, записывал. Из-за этой его привычки, копны курчавых волос и некоторой отстраненности, мы позвали его Поэтом.
Никаким поэтом он, конечно, не был. Хотя кем был – не знаю, он редко говорил о себе. Мы попали в кибуц почти одновременно, только я – прямо с корабля, только что прибыв в Эрец-Исраэль, а приехавший довольно давно Бенци пошел добровольцем. Мы подружились, много говорили, спорили. Он часто критиковал Гистадрут, Ваад, ругал их за нерешительность, излишнее увлечение социализмом. Он никогда не говорил так на общих собраниях, но зато на вечерних посиделках в узком кругу постоянно сворачивал разговор к интересующим его вопросам, спорил, забрасывал фактами, провоцировал. Я понемногу подпадал под влияние его обаяния и искусства вести дискуссию. Было ясно, что он очень много знает, больше многих старожилов кибуца. Именно поэтому я спешил найти его, узнав иерусалимские новости...

Бенци продолжал писать, хотя явно заметил меня. Через минуту закончил, убрал блокнот и карандаш в нагрудный карман рубашки, поднял на меня глаза. Под его спокойным взглядом я смешался, заготовленные слова гнева и обвинения вылетели из головы. Под его внимательным взглядом я неуверенно протянул:
- Ты уже в курсе?
- Конечно в курсе. Хорошо ребята поработали, верно?
Этого я не ожидал. Сама мысль об одобрении вчерашнего была мне недоступна. Я ждал, что он будет объяснять, искать виноватых...
- Тебя удивляет моя реакция? – он, как всегда, легко догадался о моих мыслях.
- Мы ведь уже говорили об этом. Я полностью поддерживаю политику нашей организации. Только так мы сможем заставить и арабов, и британцев воспринимать нас всерьез. Бояться нас...
- Организации? О чем ты?
- Иргун, Саша, Эцель. Это наши ребята подложили бомбу.
Это был шок. Мне и в голову не приходило, что Бенци один из них. Из террористов. Многие его слова становились теперь понятнее.
- Что ты здесь делаешь, в таком случае?
- Работаю. Работа у меня такая – глаза открывать, кому удается. Вас же оболванивают, молодых. Привозят, запихивают в кибуц на пару лет, работа-ужин-собрание-сон-работа, по выходным песни у костра. Никакого развития, никаких оригинальных мыслей, никакой лишней информации. Чем вы, свободные люди, отличаетесь от рабов на плантациях? Учат вас чему-нибудь, кроме иврита и земледелия?
Я хотел возразить, меня резанули и оскорбили его слова, но во многом он был прав. На Украине, работая в лагерях Га-Халуца, мы одновременно занимались в еврейской общине. Учили историю народа, традиции, немного Тору. Только сейчас я понял, как мне не хватало этого в кибуце.

- Хорошо, вернемся ко вчерашнему, – прервал его я, - Ты говорил о страхе. Зачем надо, чтобы нас боялись?
- Боятся – значит, уважают, Саша. Они должны научиться считаться с нами. Не только на мировом уровне, не только демаршей Вайцмана, как в 31-м, а бояться нас здесь, уважать нас и считаться с нами здесь, в Эрец-Исраэль.
- И чего вы добьетесь? Вас будут бояться, вас уже разыскивают англичане, да и наши с трудом терпят. Арабы нападают на евреев, вы нападаете на них... В результате мы потеряем моральное превосходство и поддержку британцев...
- Не смеши. Какое к черту моральное превосходство? Какое может быть моральное превосходство перед убийцами? Что оно дает? Возможность погибнуть во имя своих идеалов? В Торе что написано? "Акам леоргеха – ашкем леорго". Почему мы должны быть моральнее своих противников и гибнуть от их рук? Почему не убить их первыми?
- Британцы...
- Чушь! Никакие моральные принципы не изменят мнение о нас британского чиновника. То, что англичане якобы поддерживают сионизм – фикция, сказка. Есть отдельные идеалисты, которым мы еще и были удобны в свое время. Что дала Британии декларация Бальфура? Правильно, поддержку американских евреев во время войны. Ты пойми, Саша, рядовой британский чиновник не имеет никаких причин сочувствовать сионизму. Он служил в колониях, национальные движения ему не внове. Он привык действовать по своему усмотрению, а тут мы постоянно давим на него через его правительство. Он не знает еврейской истории, зато читал Протоколы. Он – продукт аристократического, строго иерархического индустриального общества, ему не понять наших идей труда и равенства. Для многих британцев мы все – агенты мировой революции, агенты большевиков. А теперь возьмем арабов. О них он все-таки что-нибудь да знает, будь то восточные сказки или летопись крестовых походов. Бедуины Хиджаза помогали британцам в войне, пусть незначительно на деле, но британцы чувствуют себя обязанными им. А наши соседи-феллахи для британцев – наследники султанов и пустынных бедуинов, красочные декорации к сказке о Палестине, об Иерусалиме. Шейх в кафийе, верхом на верблюде, лучше вписывается в их картину Палестины, нежели кибуцник в шортах и панаме. Даже когда этот шейх восстает против них – это в порядке вещей, как сипаи в свое время.
Так мы понемногу теряем нашу страну, Саша. Мы не подходим для британской картины, а наша злосчастная привычка молчать, соглашаться и быть благодарными приводит к тому, что с нами все меньше считаются. Комиссия Пиля предложила раздел – мы согласились, арабы нет. Как ты думаешь, кому будут сделаны уступки в следующей программе? Арабам, естественно.
- И что вы намерены делать? – слабо спросил я, ошеломленный его монологом.
- Заявить о себе. Заставить считаться с собой. Чтобы британцы поняли, что не могут игнорировать наши интересы, чтобы арабы боялись с нами связываться.
- Но почему нельзя без крови, почему нельзя договориться?
- С кем? С арабами? С врагом не договариваются с позиции слабого – это капитуляция, не договор. Они считают себя сильнее – надо доказать им, что это не так. Ты не забудь, что мы еще в относительно тихом месте живем. Эль-Анав – деревня уникальная по своему отношению к нам. И даже здесь у нас были убитые. Что же говорить про другие кибуцы, про смешанные города. В поле – с охраной, по улицам – с охраной. Так жить нельзя. Ваад рассчитывает, что британцы скоро наведут порядок и тогда политика непротивления нам зачтется. Ради этого они готовы жертвовать жизнями евреев. Мы же говорим, что остановим угрозу уже сейчас, как можно раньше. А отношение британцев к нам все равно не изменится к лучшему. Наоборот, надо заставить их увидеть в нас силу, угрозу даже, как они видят ее в арабах. С силой считаются – даже британцы...

Я молчал. Его уверенность в своей правоте, четкое и бескомпромиссное видение мира внушало уважение и пугало одновременно. Но больше пугало. Его доводы были разумны, но за ними крылась слепая и беспощадная вера, делящая мир на черное и белое. Я не был уверен, что готов присоединиться к нему, войти в этот мир, где все заранее поделены на друзей и врагов.
Бенци, по-видимому, понял мои колебания.
- Ты не пугайся, Саша. Мы не фанатики и не безумцы. Просто мы верим в действие, и любим думать своей головой, а не чужой. Я знаю, что и ты не хочешь слепо идти за кем-либо. Возможно, я был излишне агрессивен в своих доводах, со мной это бывает. Завтра пятница, ты занят вечером?
- Да нет, если миньян будет – помолюсь, поужинаю и свободен.
- Я тебя найду. Познакомлю тебя с одним человеком. Она сможет тебе лучше все объяснить...
- Она?
- Юдит. Это прозвище, понятно, сам понимаешь в честь кого. Она будет здесь завтра проездом. Только помалкивай об этом, прошу тебя. Ей не нужна лишняя известность.
- Хорошо, Бенци. Не обещаю, что присоединюсь к вам, но послушать еще хотел бы. Ты прав – это нужно знать. И сдавать вас не буду...
- Надеюсь. Мы еще ни разу не были вынуждены казнить предателей, не хотелось бы начинать сейчас, - он негромко рассмеялся, давая понять, что шутит.
- До завтра, Саша...

Из дневников Голды Меир:

...Летом 1921 года из Египта пришел поезд, и на перрон в Тель-Авиве сошла группа людей, приехавших из Америки, - взрослые с детьми.
"Трудно было выбрать более неудачное время для приезда, - вспоминала одна из прибывших. - Все нас слепило - воздух, песок, белая штукатурка домов; все пылало на полуденном солнце, и мы совсем увяли, когда, оглядев пустую платформу, поняли, что нас никто не встречает."
Они стояли на перроне под жгучим солнцем, смотрели на бескрайние пески и не знали, куда идти, что делать. Была у них мечта, ради которой они приехали из Америки, но реальность ошеломила, и один из мужчин сказал то ли в шутку, то ли всерьез: "Ну, Голда, ты хотела в Эрец Исраэль? Вот мы и приехали. А теперь можно ехать обратно, с нас хватит."

"Наши представления о Палестине были довольно примитивны; мы собирались жить в палатках, поэтому перед отъездом я весело распродала всю нашу мебель, занавески, утюг, даже меховой воротник старого зимнего пальто (к чему в Палестине зимние вещи!). Единственное, что мы единодушно согласились взять с собой, был патефон с пластинками...Сможем, по крайней мере, слушать музыку в пустыне, куда мы держали путь."

Супруги Мейерсон подали заявление о приеме в кибуц Мерхавия в Израэльской долине и неожиданно получили отказ. Причин было две: во-первых, кибуц не хотел принимать супружеские пары, "потому что дети - роскошь, которую не может позволить себе новое поселение"; а во-вторых, кибуцники не доверяли девушке из Америки, которая, по всей видимости, избалована и не сможет выполнять тяжелые работы. Голда потребовала дать им испытательный срок и вспоминала с удовлетворением: "Нас пригласили в Мерхавию на несколько дней, чтобы посмотреть на нас и сделать свои выводы. Я была убеждена, что, в конце концов, они позволят нам остаться, -так оно и произошло."

Когда супруги Мейерсон поселились в Мерхавии, там жили 30 мужчин и семь женщин. Это была третья попытка заселить то место: "У нас уже была питьевая вода без пиявок. Была крыша над головой. Мы могли радоваться роще, которая разрослась и давала тень. Но первым пришлось создавать все это с самого начала. Многочисленные памятники на кладбище в Мерхавии говорили о понесенных жертвах."

Голда собирала миндаль, копала ямы для посадки деревьев и каждый раз, опуская саженец в яму, сомневалась, выживет ли он среди камней, на жгучем солнце. "Возвращаясь в свою комнату по вечерам, я и пальцем не могла пошевелить, но знала, что, если я не приду на ужин, все начнут смеяться: "Что мы говорили? Вот вам американская девушка!" Я бы с радостью отказалась от ужина, потому что гороховая каша, которую мы ели, не стоила труда, затрачиваемого на то, чтобы поднести вилку ко рту, -но все-таки шла в столовую. В конце концов деревья выжили, и я тоже. Через несколько месяцев нас с Моррисом приняли в члены кибуца, и Мерхавия стала моим домом."

"Кибуц находился между арабскими деревнями, и время от времени нас обстреливали...Меня научили не выходить по вечерам из дома в белом платье, так как белое видно издалека...Кибуцная жизнь в те годы была далеко не роскошна...Наш рацион состоял из прокисших каш, неочищенного растительного масла (арабы продавали его в мешках из козьих шкур, отчего оно невероятно горчило), овощей с кибуцного огорода, мясных консервов, оставшихся после войны от британской армии, и одного неописуемого блюда, которое готовилось из селедки в томатном соусе."

Женщины кибуца не любили работу на кухне, считая ее унизительной: "они хотели делать те же работы, что и мужчины, - мостить дороги, мотыжить землю, строить дома, нести караульную службу." Когда подошла очередь Голды работать на кухне, она сразу же поменяла меню, избавившись от горького растительного масла, и стала готовить на завтрак овсянку, чтобы зимой " они могли съесть что-то горячее и питательное." "Никто не возражал против исчезновения растительного масла, но все восстали против овсянки: "Еда для младенцев! Это ее американские идеи!"..."

Но Голда не сдавалась, и Мерхавия постепенно привыкла к овсянке. Затем "американская девушка" ввела еще одно новшество: прежде селедку подавали к столу разрезанной на куски, каждый сам снимал с нее кожу и вытирал руки о рабочую одежду - Голда стала подавать селедку со снятой кожей. "Девушки возопили: "Вот, теперь она их и к этому приучит!". Но у меня был на это ответ: "Что бы вы делали у себя дома? Как бы подавали селедку к столу? А это ваш дом, ваша семья!.." Но самым "буржуазным" моим нововведением... оказалась "скатерть", сделанная из простыни, которую по пятницам я стелила на столы для ужина, да еще цветы посередине! Кибуцники вздыхали, ворчали, предупреждали, что наш кибуц будут "дразнить", - но позволяли мне делать по-своему."

Но и это еще не все. Девушки в кибуце носили в будние дни одинаковые платья, которые изготавливали самым примитивным способом: брали кусок мешковины, прорезали в нем дырку для головы, две дырки для рук, и получалось платье, которое подвязывали у пояса веревкой. Голда вспоминала: "Мне не важно было, что носить по будням, но одежду следовало непременно прогладить. И каждый вечер я тщательно гладила свой "мешок" тяжелым утюгом на углях, зная, что кибуцники не только считают меня сумасшедшей, но в глубине души подозревают, что я не настоящий пионер." Примирял всех с этой странной парой из Америки их патефон с платинками; послушать музыку сходились по вечерам все жители кибуца, приходили даже из других поселений...

Из найденной возле кибуца тетради:

... Хагана организует у нас тренировочный лагерь. Обещали, что все желающие смогут учиться там стрелять. Девушки тоже. Это хорошо. Потому что учиться водить трактор мне по-прежнему не дают. Говорят, горючего мало, на обучение средств нету. Обидно.
P.S. А командир у них очень даже ничего, симпатичный. Правда у нас не скоро еще начнут строить отдельные дома для женатиков.

12.10.37
Купили еще одну корову – теперь у нас их целых шесть. Женщинам за ними ухаживать не доверяют. Говорят, что это самое ценное, что у нас есть. Разве это аргумент? Почему, если ценное, то этим мужчины распоряжаются? Нурит опять спорила с Яковом на собрании, я ее поддержала. Но все равно, совет решил, что «коровы - это слишком опасное дело для женщин». Начальником остался Яков. Ничего, мы еще поборемся. Птицеферму нам тоже не сразу отдали.

15.10.37
Удивительно, Нурит им подчинилась. Можно сказать сдалась без боя. Больше о коровах не говорит, даже мне ничего не сказала. Но по-моему тут что-то нечисто. Я видела как она к арабам в деревню ходила. Зачем спрашивается?

12.11.37
Нурит молчит, но в деревню к арабам ходит исправно. А еще я заметила, что она получила из Иерусалима книгу по животноводству. На последнем собрании я вновь поднимала вопрос о равноправии. Доказывала, что женщины не для того покинули черту оседлости и Украину, и, конечно же, не для того приехали в кибуц, чтобы стать здесь домохозяйками. Мы трудимся наравне с мужчинами, мы также, как и они, проходили на Украине подготовку в отрядах «Га-Халуца», и сил у нас хватает. Вроде поддержали, но конкретных шагов по прежнему не предпринимается, всем распоряжаются мужчины. А мне напомнили, что казначей у нас в кибуце – Шломита. Ну и что? Она же все равно ничего не решает, и вообще всегда молчит.

2.12.37
Вот это скандал! Яков застукал Нурит в коровнике, когда она доила Рахиль, нашу лучшую корову. Немедленно был созван совет, чтобы вынести общественное порицание товарищу Нурит за недисциплинированность. Но она привела им цифры, и доказала, что надои легко можно увеличить, если действовать разработанным ею методом. Короче, ей назначили испытательный срок. На целый месяц ферма наша!

24.12.37
Ну, что мы говорили. Надои увеличились почти вдвое. Готовлюсь к новому собранию. Тема доклада «Семья и общество». Главный вопрос - должны ли женщины после рождения ребенка оставить работу и заняться домашним хозяйством? Очевидно, что нет. Дети – это тоже коллективная ответственность. Нужно как в кибуцах на севере – устроить детские учреждения, и смотреть за ними по очереди.

25.12.37
На собрании Нурит меня поддержала. А Яков опять с нами спорил. Доказывал, что только семейные ценности помогли евреям выжить в черте оседлости. Ну и кто прав?

1.01.38
Яков и Нурит женятся...

Машка, ведь ее звали Рут;) А Якова - Акивой;)
И даже корову - иначе. Все, теперь буду мучаться в непонятках нафиг вы все имена поменяли:)
Кстати, неплохой источник вообще говоря - натужно патриотический, конечно, и литературно так себе, но неплохой, вы его специально не дали?
Еще "Русский Роман" Шалева; можно еще Акунина с "Пелагеей".

Цитата:

---

Сообщение от Toyvo

Машка, ведь ее звали Рут;) А Якова - Акивой;)

---

точно! )))) это переделанный мной фрагмент "Эксодуса", по мотивам, так сказать. ))) мне нужно было еще где-то с полгода назад накидать примеров всяких, причем желательно быстро. этот вариант я тогда написала для Алиски. ей понравилось. потом это ушло в недра компьютера, и там осталось, а недавно я это все нашла.
на самом деле Леон Юрис делал почти тоже самое, причем по совершенно, на мой взгляд, необъяснимым причинам. у него часть исторических персонажей фигурирует под своими именами, а часть под вымышленными. почему одни так, а другие эдак лично мне неясно. например, почему Хаим Вейцман он и есть Хаим Вейцман, а Чарльз Орд Вингейт стал "майором по имени П. П. Мальколм". а вообще "Эксодус" для подготовки я всем очень рекомендую, хотя написан он, ИМХО, ужасно ) мне когда я училась в школе казалось, что это потрясающая книга, а сейчас перечитала - вещь ценная, но это не литература ни разу. скажем так - оч. бедно написано. все скомкано ужасно. но источник сведений - прекрасный.

Док. №146/38 (обрывок письма)
...с нетерпением ждем твоего приезда. Дел в этом году невпроворот. И деньги, которые ты везешь из Европы, сейчас нужны как никогда. Пришло время обустраивать новые загоны для скота (да-да, пополнение ожидается серьезное), нужно купить новое оборудование для кузницы. Ну и самое главное – новые ружья, патроны, и все, что полагается. Тут появилась возможность стабильных поставок – как вернешься, введу тебя в курс дела. Кроме того, не забывай, осенью свадьба нашей младшей сестры – нам всем очень понравился ее жених, тот парень из Иерусалима. Ты его не видел, но на меня он произвел хорошее впечатление. Он явно наш единомышленник, да и связи в столице нам, сам понимаешь, не помешают.

Ты спрашивал, как сложились отношения с вновь прибывшим командиром британского гарнизона. Пока ничего не могу тебе сказать по этому поводу. На первый взгляд – его куда больше интересует зарплата, и выслуга, чем происходящее здесь. Впрочем, могу и ошибаться. Есть вероятность, что он не так прост, каким хочет казаться. Но в любом случае, с нами он держится куда любезнее, чем с соседями. А дальше – время покажет...

Надеюсь, эти два года не прошли для тебя даром. Ведь еще больше, чем деньги из Европы, нам нужны твои знания. Мы здорово проигрываем из-за того, что лишены возможности здесь нормально учиться. А понимают это пока не многие. Отец вот боялся, что я не захочу возвращаться, помнишь? Но я вернулся. И проложил путь для тебя. Скажи мне брат, что может быть нужнее и достойнее того, чтобы работать плечом к плечу на земле своих предков? Что может быть важнее, чем защищать ее? И мы готовы, если потребуется, отстоять ее с оружием в руках!

Аллах Акбар!

Александр Персиваль Вотерфилд

Подобие автобиографии
(по публикации в «Журнале Палестины и Трансиордании» от 11 июня 1938 года, оригинал «Британец за границей», Либрери Ашетт, 1936 год, стр. 9-15)

Я родился 16 мая 1888 года в городе Париже, Соединённое Королевство. Надеюсь, читателя не смутит это обстоятельство, иначе к концу моей скромной истории он окончательно запутается и отложит книгу.
Вильям Вотерфилд, мой отец служил торговым атташе во Франции и, как истинный англичанин за границей, не мог допустить рождение отпрыска за пределами родного острова. Но моя мать отличалась слабым здоровьем, у неё была предрасположенность к чахотке. Считается, что чахотка не развивается у кормящих матерей, так что врачи посоветовали ей завести ребёнка. С тех пор я испытываю глубокую благодарность ко всей врачебной касте и соблюдаю все их предписания. Можно сказать, жертвую своим здоровьем во имя медицинской науки.
Отец равно любил мою мать и родину. Сомнения разрывали его душу. В конце концов, он дал согласие на роды при условии, что они пройдут на английской территории. Так я появился на свет в Красной комнате резиденции посла Великобритании во Франции, окружённый стульями времён Людовика XIV и часами работы Томира. Итак, следует признать, что мой отец сделал всё, что было в силах мужа и гражданина, чтобы сохранить жизнь моей матери. Она умерла при родах.
Целью жизни моего отца стало воспитание из меня человека строгих моральных принципов и, главное, настоящего англичанина. Наверное, нет занятия утомительнее, чем представлять собой чужую цель в жизни. Я прекрасно понимал, что значит моё воспитание для моего отца, и старался как можно меньше его расстраивать. Увы, мои старания были обречены на провал. Вокруг сияла буйством красок и полнотой жизни прекрасная Франция, так что я рос бойким жизнерадостным пареньком, который ставил локти на стол, заговаривал со взрослыми первым и вечно норовил опоздать. Я и сам понимал всю катастрофичность положения, но ничего с собой сделать не мог. Ситуацию усугубляло то, что на французском языке я говорил заметно лучше, чем на английском. Моё знание французского языка сыграло в будущем не последнюю роль, когда меня зачисляли в дипломатический штат. Существует негласная традиция, что в дипломаты берут людей со знанием языков. Существует другая традиция, согласно которой дипломат никогда не попадает в страну, на языке которой он разговаривает. Так и мне за всю карьеру не выпало случая блеснуть знанием французского языка, и я абсолютно убеждён, что оно не пригодится и впредь. Что, впрочем, не мешает недоброжелателям до сих пор утверждать наличие у меня французского акцента.
Мой двоякий статус проистекал во многом из того, что учился я в школе для французских мальчиков. Если меня спросить, что я исповедую, то я отвечу, что англиканство. И буду при этом абсолютно искренен. Однако если поинтересоваться у меня догматами христианской веры, ответ будет достоин ярого католика. Не в моих силах стереть из памяти уроки богословия католической школы. Когда я умру, я рассчитываю окончательно запутать небесному ведомству отчётность. Впрочем, я полагаю, что и небесная канцелярия не избежала обычной путаницы во входящих и исходящих. Я даже смею предположить, что чудо воскресения Лазаря – это корректив описки, допущенной нерадивым ангелом в акте на место в раю.
Когда мне было около тринадцати, отца перевели в Вену. Очутившись в незнакомой обстановке, я неожиданно сильно затосковал по родной Англии. Выяснилось, что, несмотря на внешнюю непохожесть, я был неисправимым англичанином. Я могу нарушать любые существующие на острове традиции, но всё же я вижу в них не условные ритуалы, каковыми они являются для иностранца, а окружённые ореолом святости краеугольные камни существования. За последний год, наверное, у меня ни разу не было на завтрак яичницы с беконом или тостов с апельсиновым джемом, но каждый день я явственно ощущаю их отсутствие. Мне не хватает их, как не хватало бы лучшего друга.
Если же принять во внимание мой возраст, а в молодости все чувства ощущаются острее и ярче, станет понятно, насколько я рвался из чуждой мне Австро-Венгрии. Меня обуревала ностальгия по Англии, полностью игнорируя то обстоятельство, что ностальгию принято испытывать по местам, в которых ностальгирующий бывал хотя бы проездом. В этом подавленном состоянии я схватился за перо, как утопающий за соломинку. Я написал биографию Франца Грильпарцера в двух томах и тут же её сжёг. Остаётся только удивляться, куда с тех пор подевалось моё благоразумие и почему теперь я отсылаю исписанную бумагу издателям вместо того, чтобы предать её огню, как она того заслуживает.
Боюсь, что предыдущий пассаж многие примут за ложную скромность или за желание порисоваться перед читателями. Что неудивительно – любое живое и трепещущее чувство после изложения на бумаге смазывается и теряет цвет, как смазывается и теряет цвет фотографическое изображение действительности. И вот уже читатель мнит его неумелой выдумкой.
Дело в том, что из двух главных умений дипломата – умения молчать и умения говорить – я обладаю лишь первым. Любая малость, которой я не поделился с окружающими, раскалённым железом сидит у меня в мозгу и, в конце концов, выплёскивается на бумагу. Всё мной увиденное рано или поздно попадает на бумагу, что является безошибочным показателем плохого писателя.
После смерти отца (к ней я вернусь позже) я стал нуждаться в деньгах. Не придумав ничего лучше, чем продавать свой почерк, я обратился в издательства. Умение обращаться с людьми, привитый хороший тон и вежливость привели к грандиозному успеху у издателей и умеренному успеху у литературных обозревателей. С читателями всё обстоит гораздо хуже. Не могу же я интересоваться здоровьем матушки каждого своего читателя. Кстати, как поживает ваша матушка?
Не могу пожаловаться, что мои творения залеживаются на полках. Но ни одно из них не было ни переиздано, ни переведено. Когда люди знакомятся со мной, то мучительно и безуспешно пытаются припомнить такого писателя. Большинство моих знакомых настолько же безуспешно изображают читавших «Зеркало и бездну» или «Племя человеческих желаний». О существовании у меня ещё четырёх романов, восьми сборников рассказов и пяти пьес они, судя по всему, не догадываются. Иногда мне кажется, что мифическое племя моих читателей выдумано издателями, которые так выражают дружеское расположение ко мне.
Вернёмся к рассказу о моей молодости. Время шло, отношения Англии с Австро-Венгрией портились год от года. Отец буквально разрывался между запутанными торговыми делами Великобритании и не менее запутанными учебными делами своего сына. Уже к 1906 году я, молодой и горячий патриот, находился в неприкрытой войне с Австро-Венгрией. С моей стороны война выражалась в гневных речах, провокационных самодельных плакатах и презрении к австриякам. Местное население было менее изобретательно в проявлениях патриотизма. Учившиеся со мной студенты регулярно меня избивали, а преподаватели отказывались принимать экзамены. Впрочем, один раз я был побит почтенными профессорами, после чего с полным на то основанием чувствовал себя победителем. Окончить университет мне удалось только благодаря чуду, дипломатическим талантам и связям отца и бессонным ночам, проведённым за учебниками. Я прикладывал все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы доказать, что англичане умеют учиться не в пример лучше местного населения.
Помню, как многострадальный диплом об окончании университета был у меня в руках. Но я не испытывал радости, только горечь утраты. Отец не дожил до нашего с ним триумфа двух недель. Он умер от нервного истощения. Он погиб из-за клочка бумаги с красивой золоченой печатью. Ради пустой формальности погиб человек, каких больше нет. Мне не нужен был университетский диплом такой ценой, тем более диплом Венского университета, Главного университета, как они его называют. Я разорвал его. Прервём эту сладкую сказку о сыновней любви кратким упоминанием того, что через полтора года, когда меня загнали в угол обстоятельства, я затребовал копию диплома.
В один унылый день моего одинокого и безотрадного существования в Вене (месяца через два после смерти отца) меня озарила идея вернуться в Англию, а там уже всё само собой встанет на свои места, и я буду счастлив, никуда не денусь. Прибыв на родину, я обнаружил, что по ошибке прихватил в багаже уныние и одиночество. Меня встретили не слишком приветливо, недолюбливали за акцент, подозревали в шпионаже в пользу Тройственного союза. Но это не главное. Англия на месте оказалась совсем не такой английской, как она выглядела в отцовских описаниях. Этого я ей не могу простить до сих пор, а тогда мне казалось, что Англия предала нас с отцом самым постыдным образом, пока мы всеми силами отстаивали её интересы.
За год жизни в Лондоне со мной были любезны только коммивояжёры, молодой человек, полюбопытствовавший узнать точное время и укравший мой кошелёк (кстати, манеры коммивояжёров и воров незначительно разнятся, что объясняется незначительным различием в преследуемых ими целях) и молодая симпатичная барышня по слабости зрения перепутавшая меня со своей подругой. На последней я, воспользовавшись её растерянностью, поспешил жениться.
Тут надо рассказать о моей жене, Дорис Сипмэн, подробнее, чтобы у читателя не сложилось превратного впечатления. Есть среди женщин нежнейшие, эфирные создания. Трудно поверить, что они способны стареть или что их не унесёт первым же порывом ветра. Если так поражает при первом взгляде красота Дорис, то представьте себе, как трогает сердце при продолжительном знакомстве красота её ангельской души. Прошло уже более двадцати лет со дня нашего знакомства, но никакие потрясения не смогли ни тронуть свежесть её лица, ни поколебать её кротости и добросердечия.
Не только она одна, но и всё семейство Сипмэнов с удивительной точностью повторяло мои мечты об Англии. Её матушка, казалось, и не подозревала о том, что тёща должна питать неприязнь к зятю, этому пришлому нищеброду, как выразилась бы на её месте любая другая. Залогом счастливой семейной жизни она видела знакомое нам из мифологии решение: замужняя женщина проводит зиму с супругом, а лето в родительском доме. Этот внешне нелепый, но мудрый распорядок позволил нам прожить все эти полные событий годы в мире и согласии.
Узнав же, что я за последний год дважды успешно сдавал экзамены по дипломатическому ведомству, но всё ещё не получил надлежащее мне место, миссис Энн Сипмэн (так зовут мою тёщу) безотлагательно выразила праведное негодование, невзирая на мои уверения в том, что не я отказываю себе в заслуженном месте. После чего она нанесла визит в Министерство по делам колоний. И если она проявила там хоть десятую долю того красноречия, которому я был свидетелем, нет ничего удивительного в том, что через неделю я получил назначение.
Отдав должное роли миссис Энн в успешном начале моей карьеры, не будем преуменьшать и заслуги ирландцев, приложивших все усилия, чтобы было не слишком много желающих занять полученную мной должность. Как раз тогда в Ирландии назревал очередной кризис, вскоре ирландцы добровольно поделились на Ирландских добровольцев и Добровольцев Ольстера, имеющих целью добровольно лишить жизни друг друга, а также представителей третьей стороны. Вообще, у меня сложилось самое благоприятное впечатление об ирландцах. Они так настоятельно стремятся сохранить собственную, отличную от англичан самобытность, что являются намного лучшими англичанами, чем сами англичане. Я не преминул поделиться этим наблюдением с компанией хорошо воспитанных молодых людей, пришедших ко мне домой и представившихся бомбистами. Они объяснили мне, что вынуждены взять мою семью в заложники. К сожалению, на должную подготовку у них не было времени, поскольку со дня на день может начаться война с Германией, и они как истинные патриоты уйдут на фронт добровольцами. Далее мы с ними сошлись во мнениях касательно движения национального освобождения Венгрии, обменялись остротами и расстались во взаимном удовлетворении. Я глубоко им сочувствую, поскольку понимаю, что непременное английское остроумие одержало в них победу над теоретическими выкладками, доказывающими необходимость вооружённой борьбы с англичанами. Я должен также выразить им огромную благодарность, поскольку упомянутый эпизод создал мне репутацию человека, умеющего найти общий язык с революционерами, что, в свою очередь, самым благоприятным образом повлияло на мою карьеру.

От редакции
В следующем номере читатели смогут ознакомиться с окончанием рассказа, повествующем о Великой войне, революции в России, воспитании детей, работе в Китае, театральных постановках, карьерном росте и проблемах со здоровьем.

Саша, мастера аплодируют стоя...

Напоминаем, что все игроки приглашены к совместному творчеству, пример которого подал выше Толесников.

Спасибо, мне даже неловко.

Служебная записка из Верховного Комиссариата Палестины
“...Джамаль “Наим“ ибн Аббаси - суфист, тарик Намматулы, обучался в Индии и Турции в монастырях последователей Руми и Бешикташи. По его словам, прибыл для знакомства и объединения различных тарикатов на территории Палестины по поручению кутба Муниса Али Шаха. Сведений о его жизни мало и в основном опираются на рассказы шейха Хусейна Абу-Даби, которого он сопровождал в поездке в Индию. В участии различных группировок не замечен. Содержание на время визита взял на себя шейх Ахмед Салех, а попечительствует ему Муса Казим эль Хуссейни (глава АПК)...”


Из письма шейха Насрат Муалла к имаму Аль Кабри Сухра.
“...истинно все молитвы Аллаху, мы молимся Ему, ищем Его помощи и просим Его прощения. Мы ищем защиты Аллаха от нашего зла и зла наших поступков. Того, кого ведёт Аллах, никто не собьёт с пути, а кого Аллах вводит в заблуждение, никто не сможет направить на верный путь. Я свидетельствую, что никто не заслуживает поклонения кроме Аллаха Одного, не имеющего равных и я свидетельствую, что Мухаммад (саллаллааху алейхи ва саллям) Его раб и Посланник. Мир и благословение Аллаха последнему Пророку Мухаммаду (саллаллааху алейхи ва саллям), его семье, сподвижникам и тем, кто следует их путём до последнего дня.

Как вам известно, Всевышний Аллах наделил великой степенью и достоинством обладателей знания, ибо учёные являются преемниками пророков, унаследовавшими их религию. Именно они защищают религию от любых искажений, изменений, вносимых нечестивцами и толкований невежд, а также от посягательств тиранов. Именно они представляют собой наилучший пример для подражания.

Учёные из числа наших праведных предшественников отлично выполняли эти миссии.

К Вам я посылаю моего друга и великого ученого Джамаля ибн Аббаси, который своими знаниями всегда возносил имя Аллаха на невиданные высоты. Пусть сей великий ученый найдет приют под Вашей крышей, да не оставит Вас в милости своей Аллах...”




Записки отставного офицера МакЭллиота о путешествии по Палестине

[...] Давно лелеемые мечты о Палестине все более и более захватывали меня. В середине апреля 1933 года я вместе с моей женой поехал к своим родителям(1)

[...] К Палестине нельзя подходить с обычной меркой. Любитель-турист может разочароваться запущенностью и дикостью многих мест. Правоверный еврей, в воображении которого рисуется былое величие Израиля, разочаруется настоящей действительностью. Правоверные христиане и магометане тоже найдут немало для критики. Словом, подход должен быть иной. И во мне, при моем духовном состоянии, это путешествие оставило неизгладимый след. Природа одинаково восхищала меня, как своей красотой, так и дикостью запущенных мест. Исторические места, одни имена которых будят в душе так много воспоминаний, как, напр [имер], Иерусалим, Назарет, Генисаретское озеро, Галилея, Тивериада, Иордан, Мертвое море, Ерихон и т.п. Удивительная способность Востока сохранять обычаи и условия жизни прошедших тысячелетий, часто наталкивала на библейские и евангельские картины. Никогда не забуду, как в знойный полуденный жар мы ехали из Тивериады в Ерусалим [Хайфу]. Я всегда садился к кучеру, чтобы не видеть лиц моих спутников, часто не соответствовавших месту и времени. Далеко впереди я увидел приближающуюся группу. Впереди медленно шел старый араб в белом хитоне, с посохом в руках и вел за собою маленького ослика, на котором сидела под бурнусом в виде зонта женщина с младенцем на руках. "Святое семейство" - невольно вырвалось у меня восклицание(2)

***[...] У Яффских ворот повстречали мы нищего дервиша, он сидел отрешенно, отгородив себя от суматохи мира, погруженный в свои мысли. Мы не могли пройти мимо него и остановились на секунду рассмотреть его странную внешность. Его красивый и вдумчивый взор был устремлен в себя. Перед ним лежало несколько медных монет.Его халат был порван в нескольких местах и на коленях лежал длинный шест с изогнутым концом, как у пастухов, которых мы встречали близ Тиверии. Он что-то тихо напевал про себя, и в этот момент я подумал - разве не мог он быть пророком, пророком Мухаммадом. Мы спросили нашего проводника о дервише - и он сказал нам, смеясь, что Мухаммад не был ученым. Иначе он не смог бы стать пророком. Эти слова проводника на секунду вывели дервиша из оцепенения. Он громко произнес что-то на арабском. Наш проводник смутился и быстро потянул нас дальше. Я в нетерпении тут же спросил проводника, что случилось и что же такого сказал дервиш, на что тот неразборчиво промямлил “имя которым - Смерть” и замолчал. Больше мне не удалось вытянуть из него ни слова до самого вечера.

Из проповеди Джамаля ибн Аббаси в мечете пророка Махаммада, произнесенного им по поводу праздничной молитвы Ид-эль-Адха.

“...расскажу я вам сегодня притчу о Харуте и Маруте. Эти ангелы были посланы Аллахом для испытания, но первая же женщина соблазнила их и обманом вызнала у них тайну небожителей, за что те были низвергнуты в Ад, в точности как у Адама, которого соблазнил Иблис, и обманом своим приведший пророка к изгнанию с Небес. И эти два падших Ангела ходят среди людей, разлучая влюбленных и укорачивая их срок на Земле, дабы и они были низвергнуты в Ад вслед за Харутом и Марутом, ибо страшно оказаться наедине Искусителю со своим Искушением. А посему, будьте верны в браке друг другу, и пусть минуют вас соблазны. Ведь как сказано в Коране:

И среди Его знаков - то,

Что Он создал для вас жен из вашего же окружения,

Чтобы вы находили в них любовь и утешение,

И посеял между вами симпатию и привязанность.

Истинно, в этом Знак для людей мыслящих."

И да минует вас Судьба недостойных ангелов сих, которые дарят только одни Дары тайной магии, Имя которым - Смерть.”


Из Антологии суфистской поэзии

Джамаль ибн Аббаси
***

Я проиграл в шешбеш свой страх,

теперь я пред тобой чист,Единый,

я твой раб.
***

Вчера меня спросил один мудрец

Зачем мы молимся Тому кого на свете нет.

Не знаю что ответить мудрецу.

Зачем тогда умрет он, в чем суть движения планет,

Кто зародил Любовь, кто дарит Свет

Но знаю лишь одно, На грани Света - Тьма

И это уготовано ему.

Родилась в 1915 году в Егупце (Киеве), в еврейской части Подола. Семья не была религиозной, но соблюдала традиции, дед ходил в хедер.
Одно из первых воспоминаний детства - отец и мать сидят на диване, она играет в прихожей, отец рассказывает матери о том, что кто-то недавно умер, и что последними его словами были "Тов ламут бэад арцейну". "Хорошо умереть за нашу страну..." - повторяет мама по-русски. Папа суров, сдерживается, смотрит в одну точку. Мама плачет. Значения "последних слов" Даша тогда точно не запомнила, только поняла, что это про Ту Самую Эрец Исроэль, но "тов ламут бэад арцейну" ещё годы крупными бусинами перекатывалось у неё на языке.

В 1932 году, 17-ти лет от роду, Дарья переходит польско-украинскую границу, добирается до города Данцига и вступает в польское боевое формирование Бейтара, в лагерь для подготовки командиров и инструкторов. Два года она тренируется и тренирует, а в 1934 году проходит курсы пехотных командиров в польском местечке Закопане.
После этого осознаёт, что всё, что они с галутом могли дать друг другу и взять друг у друга, они дали и взяли. Их отношения закончились. Теперь она нужна в Палестине. Время пришло. Правда, теперь это стало ещё сложнее, чем было прежде - Сохнут как раз запретил нелегальную алию. Но Дарья ни на секунду не сомневалась в том, что Бейтар от своего не отступится. И Бейтар не отступился.

Летом 1935-го Дарья впервые ступила на землю Израиля.
Было жарко.

Далия быстро вливается в иерусалимское отдление Бейтара.
К началу арабского восстания вокруг неё уже образовалась небольшая группа преданных делу бейтаровцев.
В первой половине 1937-го года они участвуют в нескольких операциях Хома-у-Мигдаль.
В конце лета того же года Далия обращает внимание на Нахалят-Ицхак - стратегическую точку в окрестностях Иерусалима, ныне оставшуюся без присмотра. В начале осени возглавляемый ею отряд занимает "домик на горе". Параллельно с этим они также основывают неподалёку каменоломню - нужно как-то кормиться. Тяжело, но они строят Страну, они защищают Ишув, они знают, для чего они здесь.
Спустя несколько недель Далья приходит к британцам с предложением "узаконить их отношения". Британцы не в восторге, но особого выбора у них нет. И вскоре отряд получает статус Нотрим. Оружие, форма, какая-никакая зарплата. И Официальный Статус.

Мириам Левински (Мария Александровна Львовская), родилась в 1914 году, 15-го мая, в семье русской оперной певицы Антонины Оттовны Бляух и доктора биологических наук, Александра Григорьевича Львовского.
Через год после рождения Мириам, несмотря на разразившуюся Первую Мировую Войну, вся семья переехала в Будапешт, где жили их дальние родственники по отцовской линии. В семье всегда говорили только по-русски.
Семья постоянно была на грани конфликта, мать-актриса и отец-ученый были слишком увлечены собственной жизнью, чтобы обращать внимание на дочь. И единственное сильное чувство, которое они сумели воспитать в Мириам, это чувство бунтарства.
Её пытались заставить стать балериной и пианисткой. Мириам отъелась и испортила пианино, перерезав все струны.
Её отец мечтал сделать из неё если и не ученого, то врача. Мириам поступила на ветеринарный факультет в захолустном университете.
Ей хотели найти приличного мужа, а она познакомилась с группой польских евреев-бейтерцев, и в шестнадцать лет сбежала в Польшу, обменяв сытую и спокойную (как казалось тогда) жизнь на нестабильную, полную опасностей и постоянных перемен.
В лагере в Данциге она знакомится с Далией Тенненбаум.
В 1936-ом году Мириам уезжает в Палестину, несмотря на все трудности, чинимые британскими властями.
Тогда же она снова находит Далию по бейтаровским связям и входит в её отряд.
Переезд в Нахалат Ицхак, работа в каменоломне, жесткая постель, скудная еда, постоянная жара.
Это было настоящее счастье, каждый день, каждую ночь, каждый вдох и выдох. Эта пустынная, не слишком приветливая земля, изменявшаяся с каждым днем, дарила ощущение, что они делают что-то действительно важное.
Не пустое сотрясание воздуха, не бессмысленные молитвы, не споры. Жизнь на родной земле, без компромиссов и уступок.
Мириам не считала себя патриотом, и не то чтобы свято верила в цели и идеи сионизма. Но здесь у неё был враг, с которым нужно было сражаться. Дело, тяжелая, но осмысленная жизнь. Никакой скуки, никакой обыденности. Самое то.
Когда их назначили нотрим, Мириам долго, до колик, смеялась.

Имя: Адриан
Фамилия: Грау
Место работы: Гисенский Университет, Кафедра археологии.
Должность: внештатный профессор.
Год рождения: 1901.

Список публикаций:
Mitteilungen uber die Ausgrabungen im Gebit von Mesopotamien (1.1924 год. V выпуск).
Reallexikon der Assyriologie und Vorderasiatischen Archaologie (1.1926 год. IV выпуск).
Die babylonisch-assyrische Medizin in Texten und Untersuchungen (2.1926 год. I выпуск).
Die Verbindung zwischen Babylon und Agypten (2.1927 год. I выпуск).
Neusumerisches Reich in der Licht von den letzen Funden im Raum von Uruk (2.1928 год. I выпуск).
Ein Inschriftenfragment Sargons II. im Museum zu Ankara (1.1929 год. II выпуск).
Enmerkar und Sulge als sumerische Muttersprachler nach literarischen Quellen (2.1929 год. I выпуск).
Grammatische Relationen im Sumerischen (1.1930 год. III выпуск).
Die nach Zeichen geordneten sumerisch-akkadischen Vokabulare (2.1931 год. II выпуск).
Zur Interpretation der hethitischen Gesetze (2.1932 год. II выпуск).
Die assyriologische Literatur von Mitte 1928 bis Anfang 1931. (2.1933 год. II выпуск)
Aus den keilinschriftlichen Sammlungen des Berliner Museums (3.1935 год. I выпуск).
Beitrage zum altbabylonischen Recht (1.1936 год. II выпуск).
Uber die Volker Vorderasiens im dritten Jahrtausend (2.1937 год. I выпуск).
Les prefixes absolutifs de la premiere et de la deuxieme personne singulier dans les formes maru ergatives (4.1934 год. I выпуск).
La perception des consonnes hittites dans les langues etrangeres au XIIIe siecle (4.1936 год. I выпуск).
Les liens par le region de Mesopotamie et Egypte (5.1934 год).
Tree New Sumerian Texts Involving The Netherworld and Funerary Offerings (6.1934 год).
A new phonological difference between Babylonian and (Neo-)Assyrian (6.1937 год).
Lo stato neosumerico alla luce delle nuove trovate nella regione di Uruk (2.1929 год. II выпуск).

[1] Orientalistische Literaturzeitung.
[2] Zeitschrift fur Assyriologie und Vorderasiatische Archaologie.
[3] Wiener Zeitschrift fur die Kunde Sudasiens.
[4] La Revue Archeologique.
[5] Le Bulletin de l’Institut Francais d’Archeologie Orientale (Cairo).
[6] American journal of archeology.
[7] La rivista archeologica italiana.


Из ненаписанного.
Умение изъясняться витиевато обошло нас стороной. Так к черту чувственное многословие!
Над нашей сентиментальностью подтрунивает вся Европа: похоже, мы никогда не сможем писать
как французы - раскрепощенно и непринужденно. Посему, факты, факты и еще раз факты должны
покоиться в основании литературного опыта всякого немца. Наивысшими добродетелями здесь
являются выдержка и умеренность, по каковой причине важным успехом немецкого литератора
будет воздержание от писанины до достижения, скажем, сорока лет. Зато, когда масса фактов,
накопленных по мере осмысления жизненного опыта, перерастет определенную границу, мысль нашу
уже невозможно будет остановить. К первому такому порогу я приблизился почти десятилетие назад
и с тех пор не могу поручится, что подобная революция в сознании не потрясет меня еще раз.
Начнем, хотя бы с того, что будучи убежденным антиклирикалом, взявшимся при помощи самых что
ни на есть материальных инструментов реконструировать историю древности, я неожиданно обнаружил,
что отвергнув церковный культ, являюсь служителем другого культа, не менее догматичного чем тот,
что долженствовал быть посрамленным моими раскопками. Действительно, что будет, если предположить
в качестве невинной шутки, конечно, что полемика между наукой и религией является сама по себе
действием в рамках некоей более продуманной системы? Да, полемизируя с церковью, мы шаг за шагом
отвоевываем у нее пространство для маневра, выбивая почву из под сверхъестественного обоснования
ветхозаветных событий, однако, не строим ли мы тем самым спасительную опору для обветшавшего
здания, неизбежно рухнувшего бы уже, если бы не наши потуги его снести? Представ пред веяниями
прогресса, церковь была бы сметена как карточный домик, однако мы, тщась ускорить процесс, извлекаем
из земли полувымышленные царства, способные служить зацепкой для оправдания священной истории.
Между прочим, не кажется ли Вам странным, что в отправной точке исследований Ближнего Востока
библейская версия была взята за основу? И Рич, и Фреснель по какой-то странной причине, приняв на веру
сомнительный религиозный текст, произвели на его основании локализацию упомянутого в нем же
не менее сомнительного царства в междуречье Тигра и Ефрата и провозгласили, будто копают Вавилон.
И это в просвещенном XIX веке! Не правильнее было бы сперва произвести раскопки, а затем уже, изучив
результаты и сравнив с находками в иных местах, громоздить смехотворные теории?
Так не следует ли, повинуясь голосу разума, сделать еще один шаг, и, как абсурдно бы это не выглядело,
предположить что сама археологическая деятельность была по некой мистической воле начата именно за тем,
чтобы, прикрываясь именем науки, поддержать обветшавшие воздушные замки старой идеологии?
Странно, что подобного рода умозрительные опыты, сколь логичными бы они не выглядели, не находят отклика
среди большинства моих коллег, хотя они во многом помогают пролить свет на истинные методы управления обществом.
Не менее поразительно, что даже среди людей моего круга многие совершенно серьезно верят, будто бы Германией
управляет некий Адольф Гитлер. Боже мой, я не представляю, что стало бы с нашей кафедрой археологии, если
бы ее поручили даже наиболее преуспевшему в учебе выпускнику! И при этом нам предлагают верить, будто
одной из важнейших держав мира руководит человек с неполным средним образованием. Согласитесь, это явный абсурд.
Отчетливо помню фотографию 1933-го года, где так называемый "фюрер" находится в одном автомобиле с Гиндебургом.
Почему-то, у меня всплывает в памяти и другая фотография, хотя я и затрудняюсь назвать, где ее видел. На ней
Гиндебург тоже в автомобиле, но на месте "фюрера" находится охотничий пес. Подозреваю, что наложение образов
в целом верно указывает на положение Гитлера во властной иерархии нашего государства. Я даже боюсь представить,
какие решения вышли бы из Рейхсканцелярии, если бы этот человек получил возможность ухватиться за государственное
кормило не мизинцем, но обеими руками. Подозреваю, что он велел бы собрать всех евреев Рейха в одном концлагере
и там сжечь.
Германский археолог... Позвольте, по-моему, это звучит как приговор. Как-то слышал уничтожающее суждение
некоего фокусника о шпагоглотателе: "это человек, который действительно глотает шпаги". Так вот, господа,
немецкий археолог - это человек, действительно копающий черепки. Другое дело археолог английский -
аристократизм, манеры, обходительность. И главное - множество замечательнейших побочных эффектов: например,
дозревает колониальный африканский народ до стадии национального сознания, как тут, откуда ни возьмись,
прилетают на метлах Гертруда Катон-Топмпсон и Кэтлин Кеньон и откапывают Великое Зимбабве. Или еще: трудится
в сирийских песках некий юноша по фамилии Лоуренс. Из находок - пара битых горшков. Затем разгорается Великая Война,
и находки первопроходца предстают, так сказать, в совершенно ином свете. Откопанной в каменистых плато оказывается
целая династия, и не древняя, а, что называется, первой свежести. Причем даже не одна, а целых две: иракская,
и саудовская. Наши же, с позволения сказать, археологи не смогли изыскать даже нефть в Кувейте.
Нет, все же я готов указать на область, в которой германские археологи не напрасно ели свой хлеб. Конечно же, речь
о Греции, Македонии и Малой Азии. Западные Балканы и Грецию страны Антанты копали не в пример лучше, но Турцию и
Болгарию все же откапали именно мы. Раз заглянул в болгарский гимназический учебник истории довоенного издания -
получил несказанное удовольствие. Там, где на пути внешнего применения был воздвигнут заслон, имел место значительный
успех в употреблении внутреннем. Не будем скрывать, что львиная доля работ по эллинизму - плод деятельности наших
соотечественников. Концепция полуварварской, но морально возвышенной и потому в военном отношении сильной Македонии,
объединяющей культурно богатые, но погрязшие в пороках и политических дрязгах греческие города, дабы повести объединенное
войско в завоевательный поход на восток - вот лейтмотив таковых публикаций. Признаюсь, что будучи уроженцем Кенигсберга,
я долгое время не задумывался, как именно воспринимается полуславянская военизированная Пруссия немцами, живущими
к западу от Эльбы.
Возможно, мое нынешнее путешествие в район развалин Вавилона станет небольшим реваншем немецкой археологии в отношении
археологии английской. Впереди бурные раскопки и встреча с таким ценителем древностей как Рашид Али аль-Гайлани - кому
нужно, тот поймет. Пока же обратим взор на дивный народ вокруг, способный явиться, пожалуй, не меньшей наградой исследователю чем вся сумма законов Хамураппи. Признаться, я и ранее частенько поражался англичанам, но в данный момент готов аплодировать имперскому аппарату стоя: заставить тысячи восточных европейцев изъясняться на древнем языке... Знаете ли, мы собственных провинциалов не сумели полностью перевести на хохдойч. Еще с тридцатых готов прошлого века в Германии начали пользоваться популярностью различные псевдо-исторические реконструкции: студенты делали рогатые шлемы и в них носились по горам. Некоторые пытались при этом даже разговаривать на древнегерманском. Увы, не прижилось. Артистизм же восточных европейцев в умелых руках британской администрации дал такие всходы, что я и впрямь готов уверовать в древнюю магию. Да, слова - это магия. А хорошо подобранные слова - магия страшная. Правда, имеется некоторый изъян, допущенный архитекторами. Кажется, они позабыли озаботиться тем, что же произойдет, если в среде несчастных сих окажется некто, который так, шутя, проездом в Багдад, в порядке развлечения, так сказать, прольет на их мирок свет другой лампы. Вычленит пару фактиков, повертит и покажет с иной стороны. Боюсь, бедный разум некоторых поселян не сможет спокойно воспринять даже самые безобидные вещи. У кого-то рухнет мировоззрение. Руки потянутся к мотыге. Мотыга - к котелкам и пробковым шлемам. Был лорд - будет бедный Йорик. Вы говорите, немецкого юмора не существует? Что же, держите! Прелюдия, так сказать. Концерт будет в Европе - очень скоро. Я же... Нет здесь подстрекательства - речь о паре частных бесед по частной же инициативе: "Я часть тех сил, что вечно жаждут злого, но постоянно делают добро."

Испектор Палестинской Полиции Вильям (Билл) Аштон.

Из лондонской семьи среднего достатка. Отец – служащий в банке, мать – домозяйка. Младший сын, Две старшие сестры – уже замужем за людьми отцовского круга, клерками и служащими. Старший брат Том, которому в 1916 году исполнилось 17, успел повоевать в Великую Войну и затем остался в армии. Сейчас он - старшина Йоркширского пехотного полка.
Родившийся в 1912 году Билл выбрал поначалу иной путь – благодаря улучшившемуся финансовому положению семьи (отца продвинули на более высокую должность) он смог поступить в Оксфорд, где учился на кафедре римского права и истории. Закончив обучение он, однако, потерял всякий интерес к предпологаемой профессии адвоката, с год мыкался без дела, ведя "непозволительно богемный" (по выражению отца) образ жизни. Заведя в Оксфорде многочисленные знакомства среди юношей из более обеспеченных семей, Билл втянулся в привольную жизнь, состоящую из клубов, театров, приемов и...долгов. Необходимость найти себе занятие в сочетании с отвращением к должности служащего привела его к мысли об армии, однако разговор со старшим братом быстро заставил его отказаться от этой мысли.
" – Понимаешь, Билли, - объяснял за кружкой портера Томас, - в офицеры пробиться тебе будет трудно, слишком там много значит происхождение. Быть солдатом – дело нелегкое и неблагодарное, особенно сейчас, когда в армии урезали все, что только можно. Да и на войне теперь не легче – мы такого во Франции натерпелись...Это тебе не маршировать с герцогом Веллингтоном – минометы, огнеметы, иприт, танки. Не советую, в общем. Чую, скоро с Германией снова воевать будем, и славным походом это уж точно не будет. Накроет снарядом – кусочков не соберут..."
Тут и пришла Биллу в голову счастливая мысль – полиция. Вот место, где даже скромного происхождения люди могут добиться со временем высокого назначения. Опять же, образование у молодого человека было подходящее. Ну и пристрастие к рассказам о похождениях великого сыщика Шерлока Холмса сыграло свою роль...
Действительно, Уильям смог сравнительно легко попасть на офицерские курсы. Закончив обучение, он добровольно вызвался служить в колониях. Расчет его был прост и, как казалось, разумен – в колониальной полиции больше шансов быстро выслужиться, а затем, уже старшим офицером, получить разрешение на перевод в лондонскую полицию. Под "колониями" Билл традиционно понимал в первую очередь Индию. Тем сильнее было его удивление и досада, когда в апреле 1938-го, получив назначение, он прочитал на казенном бланке – Палестинская Полиция...
Палестина Биллу не понравилась.Захолустье, задворки Империи. Ограниченный штат британских чиновников, немногочисленная армия и полиция. И никакой культуры – несколько кафе, военный оркестр, больше ничего. Непонятные, но явно натянутые отношения между евреями и арабами. Арабы ничуть не походили на персонажей Тысячи и Одной Ночи – суетливые, бедные, угодливые, к тому же еще и бунтующие. Евреи, с их социализмом, в глазах британца – вредной и опасной идеологией – были еще менее понятны. Веселые девушки в шортах Биллу безусловно понравились (невозможно представить себе англичанку в подобном одеянии!), но вскоре стало ясно, что британский полицейский в их глазах – почти что враг, слуга враждебного и ограничивающего режима. Тем не менее, Билла восхищали трудолюбие и целеустремленность евреев, заселяющих пустующую страну, терпящих лишения ради великой идеи. Совсем не британские, но по-своему замечательные качества...
Хуже всего было назначение. В главном управлении полиции Биллу раздраженно объяснили, что новых офицеров распределяют по мелким, местным полицейским участкам, и нет никакой возможности получить назначение в Иерусалим. "Через несколько лет, когда обживетесь у нас, докажите себя..." – эти слова повергли Уильяма в тихую панику. Через несколько лет он надеялся уже вернуться в Англию...
Название деревни – эль-Анав – ничего не говорило молодому человеку. По прибытии на место несения службы, принимая дела у пожилого и немногословного офицера, возвращающегося-таки (счастливчик!) в Англию, Билл все еще находился в состоянии легкого шока. Выбрал, называется, свою дорогу в жизни, нечего сказать. Еще и восстание...Остался бы в Лондоне, стал бы адвокатом – хотя бы по вечерам смог бы отдыхать от рутины, посещать театры и клубы, видеться с друзьями...
Впрочем, нет худа без добра. Обвыкнув на новом месте, Билл научился видеть положительные стороны своего назначения. Место относительно тихое – всего одно еврейское поселение, достаточно большое и хорошо организованное, мусульманская деревня – спокойная и вроде бы даже положительно настроенная по отношению к британцам и соседям-евреям, а прочие арабские деревни в округе уважают авторитет местного мухтара. До Иерусалима рукой подать, время от времени можно съездить в город, погулять по узким улочкам, посидеть в кафе, да и за подмогой, в случае чего, посылать недолго. Места красивые. Подчиненные – британцы, тертые, опытные, не местные арабы, которым в свете восстания нет больше доверия.
Время текло неторопливо. Уильям привык к ежеутреннему распределению патрулей, незначительной бумажной работе, горькому, крепкому кофе со сладостями в местной кофейне, ветхому зданию полицейского участка, мелким разногласиям между кибуцем и деревнями. Привык сидеть с трубкой и книгой под оливковым деревом, наблюдать ежедневную жизнь деревни, наведываться в кибуц и шутить с местными девушками. Кибуц привлекал его – здесь было много странного, непонятного, непривычного. Понемногу Билл проникся уважением и симпатией к его жителям – чуждым, одержимым великими идеями и стремлениями, но открытым и самоотверженным...

Грядущий день обещал быть непривычно насыщенным. Пришедшие днем раньше приказы из Иерусалима предупреждали об ожидаемом прибытии в деревню королевской комисси сэра Вудхеда, расследующей причины и способы решения конфликта евреев и арабов. Новые лица, высокая ответственность за безопасность гостей. Были также отдельные, строго секретные приказы, касавшиеся возможного присутствия среди сопровождающих комиссию лиц (понаехали, европейцы, как будто королевская комиссия без них не справится!), связанных с иностранными разведками. Следовало незаметно приглядется к приезжим, составить донесение. И конечно же – не допустить провокаций с той или иной стороны, попыток помешать деятельности комисси. Нечасто простому инспектору выпадают такие непростые задания. Быть может, сумей он заметить и узнать что-либо важное, его заслуги будут оценены по достоинству?

МУЗЕЙ КИБУЦА КИРЬЯТ-АНАВИМ,
Из воспоминаний Бенциона Батхина.

Родился в 1893 году в Киеве на Подоле в рабочей семье Годи и Сары Батхин.Родители получили приличное техническое образование и трудились на заводе.
Папа с детства пытался привить мне любовь к технике,но безрезультатно,т.к. всё,к чему я прикасался, разламывалось,не свинчивалось,рассклеивалось.Побочные эффекты также впечатляли.Молотки либо падали на ноги,либо непрерывно и больно били по пальцам, гвозди и другие трудноперевариваемые предметы с настораживающей периодичностью глотались, - вобщем,на семейном совете было решено близко меня не подпускать к различным верстакам и не давать в руки ничего,тяжелее деревянной ложки.
В 5 лет от роду,т.к. я был ребёнок из хорошей еврейской семьи, мама отвела меня к Моте Зельдису(известному на весь Подол учителю скрипки).
И я открыл свой мир.Мир музыки...
Первые два года от «чарующих» звуков моего инструмента вся окрестная живность стала,почему-то,избегать наш двор.А соседи даже грозились разбить нам окна,на что папа философски заметил,что от этого им будет слышно только лучше.Но со временем все смирились и меня стали называть «Паганини»(наверное от слова «погано»). Но при виде какого-либо нового инструмента я испытывал духовный трепет и терпение окружающих,стараясь извлеч из него хотябы простенькую мелодию,отдалённо напоминающую популярную песню «Бублички».
А ещё я очень любил книги. С раннего детства читал всё,что попадало под руку. Как-то в гостях у деда Авраама и бабы Ривы я увидел книгу,но открыв её,ничего не смог понять.Странные значки вместо букв ошеломили меня.Дед Аба,а он был очень набожным евреем,объяснил мне,что это – Тора,а язык – иврит,- и взялся обучать меня.Так как в то время практически все мои молочные зубы усиленно выпадали – я,с упоением,начал сосать гранит науки и к бар-мицве уже достаточно сносно говорил на иврите.
Может сложиться впечатление,что я рос «маменькиным сыночком» со скрипочкой и книжечкой,но это совершенно не так.
Я дрался. Причём от драк испытывал чувство справедливого удовлетворения,т.к. считал себя защитником слабых и угнетённых. «Угнетённым»,в основном, был Мотя Улицкий.Маленький,неказистый мальчик,глаза которого,даже в минуты безудержного веселья, отражали всю многовековую скорбь еврейского народа.Его били почти каждый день,поэтому акты возмездия приобретали непрерывный характер.
А слово «жид» действовало на меня,как красная тряпка на быка.
Кстати о красных тряпках.
Мои родители были членами Бунда (Всеобщий еврейский рабочий союз) и к ,так называемым, «большевикам» относились настороженно и не принимали их идеологию.
Я,как воспитанный юноша,естественно разделял взгляды своих папы и мамы и активно включился в экономическую борьбу еврейских рабочих за свои права,придерживаясь лозунга национально-культурной автономии.
Особенно политические разногласия между РСДРП и Бундом обострились на II съезде РСДРП,который проходил в 1903 году в Брюсселе-Лондоне.Папа долго рассказывал об этом,но я так ничего и не понял.
Опускаю события с 1905 по 1917 года, т.к. это материал для отдельной книги. Скажу только,что в это время я интенсивно занимался просветительской деятельностью.Только «Киевское общество для распространения просвещения между евреями» содержало два еврейских детских сада,образцовый хедер,субботнюю школу для взрослых,библиотеку. Я обучал ивриту(спасибо деду Абе),пел и аккомпанировал на различных концертах и спектаклях.
Но тут судьба сделала крутой поворот.
Кровавые еврейские погромы сблизили позиции Бунда и большевиков.На большевиков стали смотреть как на спасителей евреев. И я с головой окунулся в революцию.
События 1917 года изменили мир.
Свобода! Братство! Вся власть рабочим!, - казалось вот оно счастье.
Но враги Советской власти так не считали.Началась гражданская война.
Мне рассказали о легендарном красном командире Будённом и я попроосил реввоенсовет ходатайствовать о моём направлении в революционный конный отряд,действовавший против белогвардейцев на Дону.Дальше все события слились в одно кровавое месиво.Беспрерывные бои,ранения,опять сражения,потеря боевых товарищей,славные победы над казачьими корпусами генералов Мамонтова и Шкуро,над войсками генерала Деникина...
Возможно из-за сильной контузии и длительного лечения в лазарете, моя судьба, в очередной раз, круто изменилась.
Мне принесли статью Владимира(Зеева) Жаботинского.Первая же фраза заинтриговала меня:
"Я принадлежу к убежденным и горячим поклонникам бундистов. Позволю себе сомневаться, чтобы их подвиги играли особенно заметную роль в судьбах России; но меня, как сиониста, больше интересуют судьбы еврeйства, а в этом отношении роль Бунда громадна".
А дальше выяснилось,что я готов подписаться под каждым предложением,под каждым словом,написанным этим великим человеком.
Жаботинский хорошо понимал,что Бунд и ассимиляторские настроения,угрожавшие завладеть умами еврейской молодёжи,являются основными врагами сионизма.Он утверждал,что еврейскому народу только в том случае будет предоставлено право голоса,если его сыны выступят на полях сражений не разбросанными среди чужих армий,а как единая национальная военная единица.
Мысли о сильном и независимом еврейском государстве завладели мной.
Палестина! Сколько горящих энергией и жаждой созидания взоров было обращено туда.
Последним доводом для принятия решения послужило скорбное известие,которое я получил из Киева в июле 1919 года. Отряд из 100 комсомольцев(преимущественно евреев) Подола почти полностью погиб в бою с бандой Зелёного в Триполье.Нужно ли говорить,что эта,так называемая,"Трипольская трагедия" забрала практически всех друзей моего,давно закончившегося,детства...

17 января 1920 года я увидел Иерусалим!
Сбылась мечта всей моей жизни!

Я языками не владею.Воздерживаться нужно от другого.

To: Sir James Thompson
213 Queensway, London, Great Britain.

From: Max Thompson
Central Colonial Post Office, Jerusalem, Palestine.
____________

Dear Father,
first of all, I hope to find you and mom in great health and good spirits. Kindly accept my apologies for such an unfrequent correspondence; the Colonial postal service is far from being good, so, unfortunately, I have to adjust myself to it's unsatisfactory schedule.
This letter of mine will be short; there is some incident in a nearby village, which needs my urgent attention, so me and Anette are currently finishing our preparations for our upcoming visit there. There is a lot of work here, which is pretty interesting. I learned even more of local language - Hebrew, though, Anette is progressing amazingly fast in it.
She has a local friend (a photographer for some local newsletter), and the last weekend she went to Synagogue! Imagine that, who of all the London's society ladies would ever dare to do so? Anyway, it appears to be more freedom here, in Palesine, then in our old good conservative community. Also, we consume a lot of local fruits, which would probably shock some curious gemtlemen in the Club. I will do my best to bring some with me uppon my arrival (hope it will happen in soonest terms) .
Need to finish, our drive has just arrived. What do you think of european politics? Looks like a world is going even more chaotic each year. Especially what happens in Germany. My God! Could you imagine that national-socialists will ever rule it? It is much more shocking reading some news here, far away from home, then experiencing all those political changes in London, I guess. What do people say about the situation? Do we need to prepare for a war?
Have to go, Anette is calling me to head towards a vehicle. Please send my kindest regards to mom and gentlemen in the Club. I sometimes miss our rainy day little night talks with you and uncle Jeremy beside the fireplace. Hope to see you soon,
Yours,
Max.