Вступление первое.
Чего ты ждешь, неупокоенная, лунным ветром скользя по поросшим густой муравой заброшенным дорогам, там, где нет-нет, и блеснет в ответ сиянию твоих очей белый камень расколотой плиты, помнящий не только бесконечную зелень терзающей его травы, но и расцвет великих держав, богатые торговые караваны с драгоценнейшим одосским фарфором, тяжелый топот солдатских сандалий и гордые боевые песни? Какая недобрая сила заставляет тебя вновь и вновь бросаться грудью о разрушенные стены и пустые остовы домов в сгоревших городах, оглашая горестными стенаниями застоявшийся в безвременьи воздух? О чем плачешь ты, призрак несбывшихся надежд, у подножья алтарей в некогда богатейших храмах, чьи богатства ныне – зола, пепел и священные реликвии мародеров варварских племен? Что ты оставила в этом мире, последняя Дочь, какая память вот уже века не дает тебе воссоединиться с теми, чьи желтые кости хозяйскою рукой Смерти рассыпаны на белокаменных улицах?
Зачем пришла-явилась ты, клятвопреступница, презрев охрану могил тех, кого не смогла уберечь живыми, прошелестела в кронах лесных дерев и падшею звездою опустилась пред моим порогом? Уходи, мертвая, не тревожь меня, я такое же зло, как и те, кого ты ненавидела, как и те, кого ты любила, как и те, кого ты помнишь... как и ты сама; я так же отравлен луной – и так же нет мне спасения и возможности повернуть колесо времен вспять.
Уходи, мертвая. Я тебе ничего не должен более. Уходи, проклятье застывшего в своей погибели города, уходи!
...Лишь, с молодой луною, не забудь вернуться.
Вступление второе.
0.
Ночь все еще отдавала остатками зимнего холода, но уже не так зло, не так люто, как это было месяц назад. Ветер уже не нес на своих крыльях слепящую тоску метелей, да и сам он был как-то тише, ласковей. Ущербная луна давала достаточно света, чтобы можно было разглядеть робко пробивающиеся в ранней слякоти травинки и нежные, полураспустившиеся почки на голых черных ветвях. Мир пробуждался новой жизнью, пока еще неуверенно стряхивая зиму в тяжелокованный сундук Гисы, но каждый новый шаг весны дышал все большей и большей твердостью. Скоро, скоро зацветут луга, покрывшись пышной травой, деревья не будут уныло скрипеть – шелестеть уже, волноваться, пробуя свое новое убранство; понесутся пестрые мотыльки над ожившими пустырями, из домов высыплет истосковавшаяся за долгую зиму детвора, и пойдет шалить по дворам-улочкам городов и деревень. Но пока мир лишь открывал глаза после долгого сна, ночь все еще отдавала остатками зимнего холода, а еще – тишиной. Лишь из-за ставен косой хибарки, что, словно страж-охранитель могилы, стояла непоодаль старого пепелища последнего Оплота, доносились беспокойные стоны, и, вдруг, отчаянно раздирая холодный воздух, раздавался крик:
- Эсаи! Эсаи!!!
1.
...Я вновь бежал, не чуя ног, задыхаясь в биении сердца дьявольской пустыни под палящим солнцем Итретии, чувствуя за спиной беспощадный, сметающий все на своем пути Вал, ополоумев от страха и от дикого знания близкой, слишком близкой смерти. Как несется от берега океанская вода к набирающей силу волне, чтобы разбиться прибоем о скалы, так Вал всасывал, принимая своей плотью, все, до чего мог дотянуться. Мои сандалии беспомощно скользили по песку, и, несмотря на все мои отчаянные усилия, расстояние между мной и Валом неумолимо сокращалось.
- Сайле-ва, беги!!!
Я не сразу понял, откуда доносится этот крик, и уж лучше бы не понимал!
Что?! Что она тут делает? Глупая, глупая девчонка, зачем?!
А Вал почувствовал мое замешательство, вдохнул мой страх полной грудью, еще пуще потянул к себе, голодным ревом сотрясая небеса. Не удержавшись на ногах, я рухнул на колени, тщетно пытаясь уцепиться пальцами за раскаленный песок.
Она держалась. Припечатав к месту заклятьем тяжелый посох, судорожно обнимала его, как могла бы обнимать меня – в последний раз, а упрямые губы, перекрикивая вой ветра, нараспев сплетали звуки в слова заклинания. Глупая, да что же она делает?! Не видит, что ли? Он слишком близко! Я не хочу умирать, но еще больше я не хочу, чтобы она умерла здесь, вместе со мной! Ты же не успеешь, маленькая жрица, ты – лишь крохотная песчинка на Его пути!
Сердце пустыни уже не билось – дрожало-трепетало, не в силах будучи спокойно созерцать столь страшную рану на собственной плоти. Расширившимися от ужаса глазами, в полной растерянности, не обращая внимания ни на хлещущий по лицу злой ветер, ни на предательски скользящие по песку колени, я смотрел на девчонку. Вот, уже ее тонкая фигурка засветилась, полыхнула огнем, собирая вокруг себя Божественную силу, но разве ж это поможет? Секунды, считанные секунды – и ее поглотит...
- Ассха-ро, ассха-дэ-о, АЙ-ЙЕ!... -
...Хлыстом вспороли воздух заключительные слова заклятья, взорвав мир многомерностью цветов и звуков. А затем все утихло, и настала тишина. Мертвое сердце пустыни молчало, вырванное из златой груди итретийских песков. Не осталось ничего, лишь гигантская воронка под побледневшим небом и коленопреклоненный маленький недочеловек-недозверь с бездонным отчаянием в зрачках.
- Эсаи! Эсаи!!! ЭСАИ!!!...
2.
...Я вновь стоял у подножья храма, взволнованно слушая гомон толпы и болтовню вездесущих мальчишек. Все стекались, сходились, сбегались – к Юго-Восточным воротам, прозванным шутниками Вратами в Ад, к тем самым воротам, от которых вел свое начало Итретский Тракт. В городских тавернах болтали, что Отступник бежал по нему в пустыню, спасаясь от разбуженного им гнева неведомого нечто, я же знал: не спастись в пустыне надеялся он, наоборот – умереть, уведя Вал подальше от города.
А следом за ним сбежала из храма Ассхи моя самая талантливая ученица, моя юная воспитанница, которая была мне дороже родных детей.
- Исмар, мальчик мой, верно ли говорят – возвратился Отступник? – осторожно поинтересовался я у растрепанного мальчугана лет шести с мышиного цвета шевелюрой.
- Да, деда! Сам видел!
- А... а... он был один?
- Один! Чумазый, оборванный, страш-шный!... Дед, дед? Ты что?
После слова «один» я уже не слушал; оставив внука позади, так быстро, как только позволяли старые кости, побежал к Юго-Восточным воротам, расталкивая по дороге любопытных, тоже направлявшихся туда.
У самих ворот яблоку упасть было негде. Люд окружил Отступника со всех сторон, не решаясь подойти ближе – к нему, бездыханному, тряпичной куклой распластавшемуся на горячих камнях. «Он умер?» - «Да нет, вон, дышит вроде...» - «Палка, подлинней, у кого-то есть?» - «Да что его палкой тыкать, окочурился он уже...»...
- Разойдитесь! Дорогу жрецу кер-Ассха, пресветлой лета дарительницы!
Расступились. Подошел я к нему – действительно, дышит. Отвесил легкую пощечину, проснись, проснись, мол, мальчик, рано тебе умирать! Ты должен мне все рассказать, должен!
- Старый... ты? – медленно разлепил он глаза.
- Я, мальчик. Что с ней? Где она?
- Ее... не...
- Не?... – переспросил я, холодея в душе.
- Будет... больше...
О, Боги, Боги, Ассха пресветлая!!! Девочка, моя девочка!
- Эсаи! Эсаи!!! ЭСАИ!!!...
3.
...Я вновь стояла над Камнем Памяти. Окончились поминки, разошлись люди, лишь я, маленькая девочка в белом платьице, стояла над Камнем Памяти, и упрямо твердила про себя твои слова: «Не плачь, Ирлис-ва, сильные девочки не плачут». Я была сильной девочкой, я не проронила ни слезинки – до сих пор. Сейчас, глядя на спины людей в белом, на белый камень, на белые лилии, которые я мяла в руках, я ничего не могла поделать: слезы меня не слушались. Прости, сестра, без тебя я не могу быть сильной...
Маленькая девочка в белом платьице упав на колени, обняла Камень Памяти, и тихо, сквозь недетские уже слезы, прошептала:
- Эсаи... Эсаи!...
0.
Ночь все еще отдавала остатками зимнего холода, но уже не так зло, не так люто, как это было месяц назад. Гиса-зима уступала место своей младшей сестре, крепко заперев сундук со снегами, метелями-вьюгами, пронизывающими до костей ветрами и ледяными шрамами рек. И вот уже расправила нежные листики Ирлис-весна, улыбнулась теплым солнышком да оттаявшими ручейками – приняла свое законное законное наследство, осторожно ступив на измученную длительными холодами землю. Да недостаточно, видать, осторожно. Растревожила ненароком старые шрамы людских душ; разбередила память о девочке-жрице, поглоченной неизвестным Нечто четыре года назад, и раздается теперь над сонными лесами, холмами, реками да городами жалобно, тоскливо:
- Эсаи! Эсаи!...
Первый жалобный крик
Неродившейся ночи - пронизан дождем.
Город хмуро поник,
Иссеченный грозою тяжелым бичом.
Красным оком закат
Отхаркнулся багрянцем в белесую муть.
Раны на облаках,
Отражаясь в глазах, все мешают уснуть.
Узкий купол небес
Неожиданно сильно сдавил в тисках грудь.
Среди дымных завес
Заблудившийся голос все шепчет - "забудь".
Белым платьем шурша,
Тихо бродит, мечтая о капле тепла,
Несвятая душа,
Позабывши о том, что давно умерла.
Первый жалобный крик -
И дитя поднебесья вдохнуло душой
Воздух свежий из ниш,
Что укрылись под тучей всех туч грозовой.
Ночь шагнула вперед
Во владенья, что были предложены ей.
Кто теперь отберет,
Кто посмеет, всесильный какой чародей?
Топот конских копыт
Сквозь звериные вопли и девичий плач...
Запах зла не забыт,
Лишь на время его заглушит время-врач.
А средь пыльных дорог
Тихо бродит, мечтая о капле тепла,
Не исполнив зарок,
Призрак той, что когда-то давно умерла.
чуть более позднее, Отступника.
Расскажи мне, как город горел в предрассветном чаду
И как яркое пламя небрежно листало страницы,
О пороге, к которому путь никогда не найду,
О словах, что ломали обеты, стирая границы,
О змеиных хвостах струек дыма над мутной водой,
Что чертили узоры на нежном безоблачном небе,
О безумных молитвах, что звали беду за бедой,
О палящей чуме, что питалась сердцами, как хлебом,
О безумной погоне средь пыльных разбитых дорог
И о сердце пустыни в песочной груди златотканой.
Расскажи мне, как брошен последний был взгляд на порог,
Запечатавшись в памяти вечной изорванной раной,
И как плакали струны, безумную скачку кляня,
Плавясь заживо в мареве битв обнаженном нескромном.
Менестрель, если выйдет однажды живым из огня...
Расскажи, кем я стал. Кем я был, я мечтаю не помнить.
Расскажи мне, кого я жду.
Расскажи мне, зачем я здесь.
Расскажи мне куда иду,
Что там будет и кто там есть.
Расскажи мне, не дай забыть,
Прорасти, как весна траву,
Мысль о том, зачем нужно жить,
И о том, для чего живу.
Взлелей ненависть сладкой мглой,
Ты ни слова не умолчи,
Расскажи, как была - живой,
Как угасла огнем свечи.
Расскажи мне, как жжется боль
И из пепла родится месть -
Расскажи мне о ней вдоволь,
Чтоб я помнил, зачем я есть.
И совсем позднее, финальное.
Стояла на кромке она,
На кромке песка и воды.
Прозрачными были следы,
И в них - отражение дна.
Округленный темный зрачок
В лазоревом мареве глаз
Беззвучною вспышкой угас,
А небо стелилось у ног.
Подпилены крылья.
Поросшие былью
Следы в небесах
Слезятся дождем.
Опущены веки
Тогда - и навеки,
Но сердце в песках
Скорбит о своем.
Разлучены солнце и свет,
И сердце рассталось с душой.
Крещен серебром под луной
Твой робкий, невнятный обет.
Я клялся тебя защитить
В пожарах безумных ночей,
Но было больней и больней...
Ты сможешь когда-то простить?
Подпилены крылья,
Но мы стали былью;
Из мрачных легенд
Вернулись в наш дом,
И грустные сказки
Ждут новой развязки,
А солнце и свет
Сольются в одном.
Связной истории из всего этого пока нет. Да и вряд ли будет. Но обрывки, в целом, лично мну нравятся :)
Интересно, что скажут другие.
