Меня как всегда распирает от впечатлений. Присоединяйтесь.
Получилось много букв. Буду по частям выкладывать.
Для своего цеха красильщик Бенедитто Буччи был настоящим инфант террибль. Едва ли не каждый его выход в город заканчивался неприятным происшествием. То проиграется до нитки, то наскандалит в соседнем цехе, то придет израненный, то напьется как свинья и учудит такое, что все хватаются за головы. Был он притаскиваем зашиврот потерпевшими от него добрыми горожанами и был уводим под стражей на допрос к инквизиторам. Кошмар, вобщем. Цеховые старшины сбились с ног обходя горожан и улаживая последствия всех этих безобразий.
На самом деле, все эти недоразуменя случались не от злонамеренности, а от простоты душевной и излишней живости характера. В душе Дито мечтал раздобыть рецепт краски, которой еще не составил ни один красильщик и стать уважаемым мастером, главой почтенного семейства. Но все время что-нибудь мешало.
История с евреями
Если бы кто сказал почтенному ростовщику Мойше-Лейб Блуменбергенштейненталю, что он ушлет семью из города, ударится в запой, будет покушаться на убийство еврея и будет приносим домой пьяным подмастерьем, который требовал, чтобы он крестился и домогался руки его дочери, то Мойше-Лейб наплевал бы лжецу в очи и был бы совершенно прав. Это же немыслимо! Это конец деловой репутации! Но именно это и произошло.
Бенедитто Буччи взбрело в голову, что он сумеет уговорить еврея крестить свою единственную любимую дочь Рахель и выдать ее за подмастерье-красильщика. С этого момента жизнь почтенного еврейского семейства превратилась в кошмар. Только в день Карнавала Мойше-Лейб не менее шести раз выгонял настырного ухажера, но тот раз за разом возвращался и с каждым разом был все пьянее.
- Да на кой ты мне нушшен! – кричал Мойше-Лейб. – Я ушше найтти ей приличшный ефрейский шенихх. Сеготня прийти шедох и мы заключайт токовор!
- Соглашайся, еврей! – упорствовал Дито. – Я возьму только половину приданого, не то, что этот твой... шедухес. А вторая половина – тебе!
- Вон! Пошель вон, гроссе швайне! Итти шенись на фаш гойский шикса! – отвечал Мойше-Лейб и с грохотом захлопывал дверь.
В отчаянии еврей пообещал, что завтра же вышлет дочь из города к родственникам.
Как-то раз, проходя мимо цеха ткачей и портных, Мойше-Лейб увидел Дито. Схватив подмастерье, он затащил его в цех и нажаловался старшинам на его выходки. Ссориться с ростовщиком не захочет ни один цех, посему перед евреем извинились, а Дито было строго наказано больше к Блуменбергенштейненталям не ходить.
Это плохо помогло, ибо на улице они регулярно сталкивались, и Бенедитто мог беспрепятственно продолжать осаду. Вскоре нелегкая вновь вынесла пьяного подмастерья в квартал, где жили евреи. Прямо в разгар переговоров со сватом – крупным, солидным евреем в расшитой ермолке.
- А! Это ты! Вот теперь я теппя точшно избивайт! – воскликнул Мойше-Лейб. – Шена, тавайт мне что-то тяшелый, я сломать гроссе швайне его пустой голова!
Через открытую дверь было видно, как жена его, Эстер, мечется по дому то подхватывая, то ставя на место разные предметы. Остановив свой выбор на бронзовом семисвечнике, она выскочила на улицу и вложила его в свободную руку мужа (второй он как раз сгреб недоумевающего Дито за грудки).
- Ты что, совсем уже? – возмутился подмастерье, отводя двумя руками грозящий его голове семисвечник.
- Это ты подкинуть в мой том голова швайне! Гевалт! Я гореть со стыд и дольжен говорить с уважаемый шедох на улица!
- Да не я это! Что я, с ума сошел? Я ж к тебе сватаюсь.
- Хмм... Точшно у теппя же нет тенег на голова швайне... Но кто это сделать?
- Не знаю! Отпусти.
Почувствовав, что хватка на рубахе ослабевает, Дито решил перехватить инициативу в разговоре и ткнув пальцем в свата, заявил:
- А, это и есть твой шедухес? Гони его в шею! Я же говорю тебе: согласен на половину приданого. А вторая половина те...
Тут почтенный шедох не выдержал, отобрал Дито у Мойше-Лейба, и ухвативши его двумя уже руками, начал трясти, временами даже отрывая от земли, приговаривая:
- Как ты смеешь так говорить со мной, уважаемым потомственным шедохом? Ты, пьяная гойская рожа, замолчи лучше и держись отсюда подальше!
Потрясенный подмастерье почувствовал, что стремительно трезвеет и осознал, что сейчас его действительно начнут бить. Прикинув соотношение сил, он почел за благо заткнуться, отчего шедох, вдоволь натрясшись его за грудки, остыл и разжал руки.
Убегая, Дито обещал непременно нажаловаться Капитану, но Капитан только отмахнулся. Еврею должна половина города, а вторая половина спит и видит как бы у него одолжиться. Кто ж его тронет?
Для восстановления душевного равновесия, Дито смешался с карнавальной толпой и начал поглощать все спиртное, до которого только мог добраться. Так продолжалось довольно долго, но вскоре ему вновь попался Мойше-Лейб, который, едва увидев его начал свой обычный монолог из жалоб и проклятий. Но Дито только беззаботно махнул рукой, и хлопнув его по плечу, сказал:
- Да ладно тебе! Пошли лучше выпьем. Угостишь свой гроссе швайне вином. Вдруг я напьюсь и упаду? Тогда ты до завтра меня не увидишь.
То ли от неожиданности, то ли смирившись уже со своей судьбой, но Мойше-Лейб неожиданно согласился, приобнял Дито за плечи и так они направились в тратторию «У Чезаре», провожаемые укоризненным взглядом Эстер Блуменбергенштейненталь.
Спустя положенное время, парочка явилась на пороге дома ростовщика. Стоять они могли только потому, что держались друг за друга.
- Ты, гроссе швайне, не сметь заходить в мой дом! – строго сказал Мойше-Лейб и погрозил пальцем, отчего они чуть не потеряли равновесия.
- Угу, - промычал в ответ подместерье и втолкнул собутыльника в открытую дверь, после чего, лишенный опоры, распростерся на пороге его жилища.
Хмель все никак не мог окончательно его одолеть, и впавший в полудрему Бенедитто смутно чувствовал, как переступают через него люди, как голосит за дверью несчастная Эстер. Вскоре к этим звукам добавился раздраженный бас еврейского свата. За дверью говорили все громче, а потом стали кричать в три голоса, плакала женщина, после чего кто-то грузный, видимо, сват, стремительно вышел, едва не наступив на лежащего Дито, и кто-то начал его тормошить.
- Вставай! Вставай, гроссе швайне! Идем в караулку за алебардой найдем этого шедоха и зарубим! Он сказал, что ославит мою дочь на всю Италию! Он говорить, что видел ее на Карнавал, где она танцеваль с мужчина в маске швайне! Гевалт! Он требовать с меня десять цехинов штраф! Идем убивайт этот шлимазл!
- Ик... Идем. Я тебя буду держать, - с готовностью подхватил подмастерье, и они побрели на другой конец города цепляясь друг за друга.
Спасибо предусмотрительности сержанта, который на ночь собрал и спрятал все алебарды. Они обошли весь город в своих поисках, но ни шедоха, ни алебарды не нашли.
- Как же я теперь без алебарды? – расстроенно спросил еврей, когда они сидели на крыльце ратуши.
- Не расстаивайся, - сказал Дито. – Хочешь, я подарю тебе... О! Вот эту наковальню!
- Хочу!
Тогда Дито взял валявшуюся рядом наковальню, предназначенную для метания на конкурсе цеха кузнецов, и торжественно вручил ее Мойше-Лейбу. Вдвоем они донесли ее до дома, где Дито их аккуратно сложил и отправился на поиски дальнейших приключений.
На следующий день Мойше-Лейб услал жену вслед за дочерью «чтоб присматривала», а сам, обнаружив страдающего похмельем Бенедитто, условился сей же вечер непременно напиться с ним еще раз. Неизвестно, чем бы это все кончилось, но в тот вечер подмастерье исчез во время карнавала при самых загадочных обстоятельствах.
