Любой бобруйский хасид объяснит вам, что ребе Бааль Шем Хаим не прожил положенных такому великому праведнику 120 лет по вине его младшего сына Йоны. Еще юношей сбежал он из дома и хоть и не крестился, и сумел выучиться на провизора, но связался с эсерами и даже вступил в их Боевую Организацию, где использовал приобретенные познания для изготовления смертоубийственных бомб.
Последний раз Йона был в доме своего отца, когда скрывался от жандармов. Только напрасно бобруйские хасиды радовались возвращению блудного сына своего ребе. Йона привез с собой специальный чемоданчик и тайно изготовлял бомбу для ликвидации начальника жандармского управления. Видимо близость великого мудреца подстегнула и мозги непутевого сына, и придумал он, как сделать бомбу еще более страшной силы, чем прежде. Сделал он все расчеты и увидел, что всего-то ему не хватает одного килограмма аммонала. Записал он результат на первом попавшемся листе, конечно по-русски и сокращенно - для конспирации. А первым попавшимся был титульный лист рукописи бобруйского меламеда Эяля бен Гура "О святости всего живого".
От проницательности ребе не скрылся преступный замысел младшего сына и в тот же день, обрезав свое сердце, Бобруйский ребе изгнал Йону из дома, проклял и поклялся никогда больше не упоминать его имени.
Когда Эяль бен Гур пришел узнать мнение ребе Бааль Шем Хаима о своей рукописи, то застал занемогшего от пережитого потрясения ребе. Верный ученик ребе Зеев-Дов бен Цви-Арье вынес меламеду его рукопись с непонятными значками, свидетельствующими для непосвященных лишь о том, что ребе из Бобруйска рукопись прочитал и отметил для себя что-то важное.
Через неделю, когда ребе начал вновь принимать посетителей, явился к нему Эяль бен Гур и вопрошал о значении "пяти нееврейских букв". Ребе Бааль Шем Хаим понял, конечно, чья рука начертала знаки, но поклявшись не упоминать имени падшего сына, лишь молча отворачивался. Несчастный меламед упросил Зеева-Дова бен Цви-Арье узнать мнение ребе о рукописи, но и ему ребе ничего не сказал.
- В общем так,- важно поведал тогда Зеев-Дов бен Цви-Арье приунывшему Эялю бен Гуру,- я не могу сказать точно, что подразумевают эти пять знаков, но находясь вблизи ребе много лет, решусь обозначить некий общий смысл.
- Ну же! - взмолился меламед.
- Наш ребе, да продлит Господь его лета, хотел сказать, что содержимое рукописи не представляется ему достаточно ценным, а сам ее создатель не обладает достаточной квалификацией и необходимыми качествами, чтобы высказываться по столь сложному вопросу.
С тех пор бобруйские хасиды, чтобы не обидеть автора неудачного текста, деликатно употребляют сокращение бомбиста Йоны - кг/ам.

Как-то раз один из учеников Бааль Шем Хаима спросил у бобруйского ребе:
- Почему Предвечный, да будет благословенно Его Имя, создал этот мир таким, каков он есть - с нищетой, ненавистью, погромами, завистью и жадностью? Почему Всевышний, Царь Вселенной, не создал весь мир таким же благолепным, как наша синагога? Я написал трактат о том, каким должен быть наш мир и почтительно прошу вас, ребе Бааль Шем Хаим, поскорее ознакомиться с этим плодом моих бессонных ночей и обратиться с молитвой к Справедливейшему из судей, чья Слава вечна, чтобы он изменил мир в соответствии с моими скромными рекомендациями.
Всю ночь читал бобруйский ребе объемный трактат. А когда пробился сквозь ставни первый свет, явился ученик и нетерпеливо начал:
- Ребе, я ждал всю ночь, но ничего в мире так и не изменилось! Почему же Милосердный и Всеблагий Господь...
Но ребе Бааль Шем Хаим прервал автора:
- Ниасилил.


Как-то раз, в пятницу, вместе с верным учеником Зеевом-Довом бен Цви-Арье возвращался ребе Бааль Шем Хаим в родной Бобруйск. Да вот беда - на железнодорожной станции, где они сошли с поезда - ни одного извозчика. Только стоит одна единственная телега, а рядом валяется мертвецки пьяный мужик.
Пытался Зеев-Дов бен Цви-Арье растолкать мужика, но как ни старался, так и не смог. А между тем солнце неумолимо продолжало свой путь, и до начала шаббата оставалось совсем немного времени - как раз доехать до Бобруйска.
- Садись в телегу! - приказал ребе Бааль Шем Хаим ученику.
А сам подошел к лошади, прошептал ей что-то на ухо и тоже взобрался на телегу. И лишь только устроился ребе рядом со своим учеником, лошадь рванула с места и понеслась.
- Что вы ей сказали, ребе? - спрашивал и спрашивал растерянный ученик, вцепившись в рукав парадного лапсердака своего учителя.
Но ребе Бааль Шем Хаим не отвечал.
- Это было каббалистическое заклинание на арамейском? - пытался угадать Зеев-Дов бен Цви-Арье, но ребе не произносил ни слова.
Вот уже показался в закатных лучах дом ребе, и взмолился снедаемый любопытством ученик:
- Ребе, если вы даже мне своему верному ученику не раскроете тайны заклинания, то это знание может, не дай Б-г, уйти из этого мира вместе с вами, хоть такие праведники, как вы и должны жить до 120 лет! Что вы сказали этой лошади, ребе?
Ребе Бааль Шем Хаим вздохнул и ответил Зееву-Дову бен Цви-Арье:
- В Бобруйск, жывотное!



"Ребе, почему в Торе совсем нет картинок?" - спросил как-то бобруйского ребе
Бааль Шем Хаима самый младший его ученик.
-Вот, что гласит об этом старинное бобруйское предание. Когда Моше Рабейну получил
Тору на горе Синай, Всевышний также даровал ему превосходный набор иллюстраций
к ней. Каждая картинка помещалась на отдельной каменной скрижали. Возвращаясь
назад, Моше попытался погрузить их на своего осла, но картинки оказались слишком
тяжелы и как он ни старался у него ничего не вышло. "Картинки не грузяццо, Господи!"
- возопил тогда Моше, и бросив скрижали спустился с горы налегке.


К бобруйскому ребе Бааль Шем Хаиму пришел как-то талмид-хахам и спросил:
- Ребе, я выучил всю Тору. Что мне теперь делать?
Бобруйский ребе недовольно поморщился, но кротко ответил:
- Учи весь ТАНАХ.
- Но я и ТАНАХ выучил,- гордо заявил юноша.
- Тогда учи Талмуд,- вздохнул ребе.
- Так я и Талмуд уже выучил,- самодовольно объявил талмид-хахам.- И Вавилонский, и Иерусалимский. Теперь-то что?
Ребе Бааль Шем Хаим поднял на юношу скорбный взгляд:
- Учи албанский!