Из дневников Голды Меир:

...Летом 1921 года из Египта пришел поезд, и на перрон в Тель-Авиве сошла группа людей, приехавших из Америки, - взрослые с детьми.
"Трудно было выбрать более неудачное время для приезда, - вспоминала одна из прибывших. - Все нас слепило - воздух, песок, белая штукатурка домов; все пылало на полуденном солнце, и мы совсем увяли, когда, оглядев пустую платформу, поняли, что нас никто не встречает."
Они стояли на перроне под жгучим солнцем, смотрели на бескрайние пески и не знали, куда идти, что делать. Была у них мечта, ради которой они приехали из Америки, но реальность ошеломила, и один из мужчин сказал то ли в шутку, то ли всерьез: "Ну, Голда, ты хотела в Эрец Исраэль? Вот мы и приехали. А теперь можно ехать обратно, с нас хватит."

"Наши представления о Палестине были довольно примитивны; мы собирались жить в палатках, поэтому перед отъездом я весело распродала всю нашу мебель, занавески, утюг, даже меховой воротник старого зимнего пальто (к чему в Палестине зимние вещи!). Единственное, что мы единодушно согласились взять с собой, был патефон с пластинками...Сможем, по крайней мере, слушать музыку в пустыне, куда мы держали путь."

Супруги Мейерсон подали заявление о приеме в кибуц Мерхавия в Израэльской долине и неожиданно получили отказ. Причин было две: во-первых, кибуц не хотел принимать супружеские пары, "потому что дети - роскошь, которую не может позволить себе новое поселение"; а во-вторых, кибуцники не доверяли девушке из Америки, которая, по всей видимости, избалована и не сможет выполнять тяжелые работы. Голда потребовала дать им испытательный срок и вспоминала с удовлетворением: "Нас пригласили в Мерхавию на несколько дней, чтобы посмотреть на нас и сделать свои выводы. Я была убеждена, что, в конце концов, они позволят нам остаться, -так оно и произошло."

Когда супруги Мейерсон поселились в Мерхавии, там жили 30 мужчин и семь женщин. Это была третья попытка заселить то место: "У нас уже была питьевая вода без пиявок. Была крыша над головой. Мы могли радоваться роще, которая разрослась и давала тень. Но первым пришлось создавать все это с самого начала. Многочисленные памятники на кладбище в Мерхавии говорили о понесенных жертвах."

Голда собирала миндаль, копала ямы для посадки деревьев и каждый раз, опуская саженец в яму, сомневалась, выживет ли он среди камней, на жгучем солнце. "Возвращаясь в свою комнату по вечерам, я и пальцем не могла пошевелить, но знала, что, если я не приду на ужин, все начнут смеяться: "Что мы говорили? Вот вам американская девушка!" Я бы с радостью отказалась от ужина, потому что гороховая каша, которую мы ели, не стоила труда, затрачиваемого на то, чтобы поднести вилку ко рту, -но все-таки шла в столовую. В конце концов деревья выжили, и я тоже. Через несколько месяцев нас с Моррисом приняли в члены кибуца, и Мерхавия стала моим домом."

"Кибуц находился между арабскими деревнями, и время от времени нас обстреливали...Меня научили не выходить по вечерам из дома в белом платье, так как белое видно издалека...Кибуцная жизнь в те годы была далеко не роскошна...Наш рацион состоял из прокисших каш, неочищенного растительного масла (арабы продавали его в мешках из козьих шкур, отчего оно невероятно горчило), овощей с кибуцного огорода, мясных консервов, оставшихся после войны от британской армии, и одного неописуемого блюда, которое готовилось из селедки в томатном соусе."

Женщины кибуца не любили работу на кухне, считая ее унизительной: "они хотели делать те же работы, что и мужчины, - мостить дороги, мотыжить землю, строить дома, нести караульную службу." Когда подошла очередь Голды работать на кухне, она сразу же поменяла меню, избавившись от горького растительного масла, и стала готовить на завтрак овсянку, чтобы зимой " они могли съесть что-то горячее и питательное." "Никто не возражал против исчезновения растительного масла, но все восстали против овсянки: "Еда для младенцев! Это ее американские идеи!"..."

Но Голда не сдавалась, и Мерхавия постепенно привыкла к овсянке. Затем "американская девушка" ввела еще одно новшество: прежде селедку подавали к столу разрезанной на куски, каждый сам снимал с нее кожу и вытирал руки о рабочую одежду - Голда стала подавать селедку со снятой кожей. "Девушки возопили: "Вот, теперь она их и к этому приучит!". Но у меня был на это ответ: "Что бы вы делали у себя дома? Как бы подавали селедку к столу? А это ваш дом, ваша семья!.." Но самым "буржуазным" моим нововведением... оказалась "скатерть", сделанная из простыни, которую по пятницам я стелила на столы для ужина, да еще цветы посередине! Кибуцники вздыхали, ворчали, предупреждали, что наш кибуц будут "дразнить", - но позволяли мне делать по-своему."

Но и это еще не все. Девушки в кибуце носили в будние дни одинаковые платья, которые изготавливали самым примитивным способом: брали кусок мешковины, прорезали в нем дырку для головы, две дырки для рук, и получалось платье, которое подвязывали у пояса веревкой. Голда вспоминала: "Мне не важно было, что носить по будням, но одежду следовало непременно прогладить. И каждый вечер я тщательно гладила свой "мешок" тяжелым утюгом на углях, зная, что кибуцники не только считают меня сумасшедшей, но в глубине души подозревают, что я не настоящий пионер." Примирял всех с этой странной парой из Америки их патефон с платинками; послушать музыку сходились по вечерам все жители кибуца, приходили даже из других поселений...