Александр Персиваль Вотерфилд

Подобие автобиографии
(по публикации в «Журнале Палестины и Трансиордании» от 11 июня 1938 года, оригинал «Британец за границей», Либрери Ашетт, 1936 год, стр. 9-15)

Я родился 16 мая 1888 года в городе Париже, Соединённое Королевство. Надеюсь, читателя не смутит это обстоятельство, иначе к концу моей скромной истории он окончательно запутается и отложит книгу.
Вильям Вотерфилд, мой отец служил торговым атташе во Франции и, как истинный англичанин за границей, не мог допустить рождение отпрыска за пределами родного острова. Но моя мать отличалась слабым здоровьем, у неё была предрасположенность к чахотке. Считается, что чахотка не развивается у кормящих матерей, так что врачи посоветовали ей завести ребёнка. С тех пор я испытываю глубокую благодарность ко всей врачебной касте и соблюдаю все их предписания. Можно сказать, жертвую своим здоровьем во имя медицинской науки.
Отец равно любил мою мать и родину. Сомнения разрывали его душу. В конце концов, он дал согласие на роды при условии, что они пройдут на английской территории. Так я появился на свет в Красной комнате резиденции посла Великобритании во Франции, окружённый стульями времён Людовика XIV и часами работы Томира. Итак, следует признать, что мой отец сделал всё, что было в силах мужа и гражданина, чтобы сохранить жизнь моей матери. Она умерла при родах.
Целью жизни моего отца стало воспитание из меня человека строгих моральных принципов и, главное, настоящего англичанина. Наверное, нет занятия утомительнее, чем представлять собой чужую цель в жизни. Я прекрасно понимал, что значит моё воспитание для моего отца, и старался как можно меньше его расстраивать. Увы, мои старания были обречены на провал. Вокруг сияла буйством красок и полнотой жизни прекрасная Франция, так что я рос бойким жизнерадостным пареньком, который ставил локти на стол, заговаривал со взрослыми первым и вечно норовил опоздать. Я и сам понимал всю катастрофичность положения, но ничего с собой сделать не мог. Ситуацию усугубляло то, что на французском языке я говорил заметно лучше, чем на английском. Моё знание французского языка сыграло в будущем не последнюю роль, когда меня зачисляли в дипломатический штат. Существует негласная традиция, что в дипломаты берут людей со знанием языков. Существует другая традиция, согласно которой дипломат никогда не попадает в страну, на языке которой он разговаривает. Так и мне за всю карьеру не выпало случая блеснуть знанием французского языка, и я абсолютно убеждён, что оно не пригодится и впредь. Что, впрочем, не мешает недоброжелателям до сих пор утверждать наличие у меня французского акцента.
Мой двоякий статус проистекал во многом из того, что учился я в школе для французских мальчиков. Если меня спросить, что я исповедую, то я отвечу, что англиканство. И буду при этом абсолютно искренен. Однако если поинтересоваться у меня догматами христианской веры, ответ будет достоин ярого католика. Не в моих силах стереть из памяти уроки богословия католической школы. Когда я умру, я рассчитываю окончательно запутать небесному ведомству отчётность. Впрочем, я полагаю, что и небесная канцелярия не избежала обычной путаницы во входящих и исходящих. Я даже смею предположить, что чудо воскресения Лазаря – это корректив описки, допущенной нерадивым ангелом в акте на место в раю.
Когда мне было около тринадцати, отца перевели в Вену. Очутившись в незнакомой обстановке, я неожиданно сильно затосковал по родной Англии. Выяснилось, что, несмотря на внешнюю непохожесть, я был неисправимым англичанином. Я могу нарушать любые существующие на острове традиции, но всё же я вижу в них не условные ритуалы, каковыми они являются для иностранца, а окружённые ореолом святости краеугольные камни существования. За последний год, наверное, у меня ни разу не было на завтрак яичницы с беконом или тостов с апельсиновым джемом, но каждый день я явственно ощущаю их отсутствие. Мне не хватает их, как не хватало бы лучшего друга.
Если же принять во внимание мой возраст, а в молодости все чувства ощущаются острее и ярче, станет понятно, насколько я рвался из чуждой мне Австро-Венгрии. Меня обуревала ностальгия по Англии, полностью игнорируя то обстоятельство, что ностальгию принято испытывать по местам, в которых ностальгирующий бывал хотя бы проездом. В этом подавленном состоянии я схватился за перо, как утопающий за соломинку. Я написал биографию Франца Грильпарцера в двух томах и тут же её сжёг. Остаётся только удивляться, куда с тех пор подевалось моё благоразумие и почему теперь я отсылаю исписанную бумагу издателям вместо того, чтобы предать её огню, как она того заслуживает.
Боюсь, что предыдущий пассаж многие примут за ложную скромность или за желание порисоваться перед читателями. Что неудивительно – любое живое и трепещущее чувство после изложения на бумаге смазывается и теряет цвет, как смазывается и теряет цвет фотографическое изображение действительности. И вот уже читатель мнит его неумелой выдумкой.
Дело в том, что из двух главных умений дипломата – умения молчать и умения говорить – я обладаю лишь первым. Любая малость, которой я не поделился с окружающими, раскалённым железом сидит у меня в мозгу и, в конце концов, выплёскивается на бумагу. Всё мной увиденное рано или поздно попадает на бумагу, что является безошибочным показателем плохого писателя.
После смерти отца (к ней я вернусь позже) я стал нуждаться в деньгах. Не придумав ничего лучше, чем продавать свой почерк, я обратился в издательства. Умение обращаться с людьми, привитый хороший тон и вежливость привели к грандиозному успеху у издателей и умеренному успеху у литературных обозревателей. С читателями всё обстоит гораздо хуже. Не могу же я интересоваться здоровьем матушки каждого своего читателя. Кстати, как поживает ваша матушка?
Не могу пожаловаться, что мои творения залеживаются на полках. Но ни одно из них не было ни переиздано, ни переведено. Когда люди знакомятся со мной, то мучительно и безуспешно пытаются припомнить такого писателя. Большинство моих знакомых настолько же безуспешно изображают читавших «Зеркало и бездну» или «Племя человеческих желаний». О существовании у меня ещё четырёх романов, восьми сборников рассказов и пяти пьес они, судя по всему, не догадываются. Иногда мне кажется, что мифическое племя моих читателей выдумано издателями, которые так выражают дружеское расположение ко мне.
Вернёмся к рассказу о моей молодости. Время шло, отношения Англии с Австро-Венгрией портились год от года. Отец буквально разрывался между запутанными торговыми делами Великобритании и не менее запутанными учебными делами своего сына. Уже к 1906 году я, молодой и горячий патриот, находился в неприкрытой войне с Австро-Венгрией. С моей стороны война выражалась в гневных речах, провокационных самодельных плакатах и презрении к австриякам. Местное население было менее изобретательно в проявлениях патриотизма. Учившиеся со мной студенты регулярно меня избивали, а преподаватели отказывались принимать экзамены. Впрочем, один раз я был побит почтенными профессорами, после чего с полным на то основанием чувствовал себя победителем. Окончить университет мне удалось только благодаря чуду, дипломатическим талантам и связям отца и бессонным ночам, проведённым за учебниками. Я прикладывал все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы доказать, что англичане умеют учиться не в пример лучше местного населения.
Помню, как многострадальный диплом об окончании университета был у меня в руках. Но я не испытывал радости, только горечь утраты. Отец не дожил до нашего с ним триумфа двух недель. Он умер от нервного истощения. Он погиб из-за клочка бумаги с красивой золоченой печатью. Ради пустой формальности погиб человек, каких больше нет. Мне не нужен был университетский диплом такой ценой, тем более диплом Венского университета, Главного университета, как они его называют. Я разорвал его. Прервём эту сладкую сказку о сыновней любви кратким упоминанием того, что через полтора года, когда меня загнали в угол обстоятельства, я затребовал копию диплома.
В один унылый день моего одинокого и безотрадного существования в Вене (месяца через два после смерти отца) меня озарила идея вернуться в Англию, а там уже всё само собой встанет на свои места, и я буду счастлив, никуда не денусь. Прибыв на родину, я обнаружил, что по ошибке прихватил в багаже уныние и одиночество. Меня встретили не слишком приветливо, недолюбливали за акцент, подозревали в шпионаже в пользу Тройственного союза. Но это не главное. Англия на месте оказалась совсем не такой английской, как она выглядела в отцовских описаниях. Этого я ей не могу простить до сих пор, а тогда мне казалось, что Англия предала нас с отцом самым постыдным образом, пока мы всеми силами отстаивали её интересы.
За год жизни в Лондоне со мной были любезны только коммивояжёры, молодой человек, полюбопытствовавший узнать точное время и укравший мой кошелёк (кстати, манеры коммивояжёров и воров незначительно разнятся, что объясняется незначительным различием в преследуемых ими целях) и молодая симпатичная барышня по слабости зрения перепутавшая меня со своей подругой. На последней я, воспользовавшись её растерянностью, поспешил жениться.
Тут надо рассказать о моей жене, Дорис Сипмэн, подробнее, чтобы у читателя не сложилось превратного впечатления. Есть среди женщин нежнейшие, эфирные создания. Трудно поверить, что они способны стареть или что их не унесёт первым же порывом ветра. Если так поражает при первом взгляде красота Дорис, то представьте себе, как трогает сердце при продолжительном знакомстве красота её ангельской души. Прошло уже более двадцати лет со дня нашего знакомства, но никакие потрясения не смогли ни тронуть свежесть её лица, ни поколебать её кротости и добросердечия.
Не только она одна, но и всё семейство Сипмэнов с удивительной точностью повторяло мои мечты об Англии. Её матушка, казалось, и не подозревала о том, что тёща должна питать неприязнь к зятю, этому пришлому нищеброду, как выразилась бы на её месте любая другая. Залогом счастливой семейной жизни она видела знакомое нам из мифологии решение: замужняя женщина проводит зиму с супругом, а лето в родительском доме. Этот внешне нелепый, но мудрый распорядок позволил нам прожить все эти полные событий годы в мире и согласии.
Узнав же, что я за последний год дважды успешно сдавал экзамены по дипломатическому ведомству, но всё ещё не получил надлежащее мне место, миссис Энн Сипмэн (так зовут мою тёщу) безотлагательно выразила праведное негодование, невзирая на мои уверения в том, что не я отказываю себе в заслуженном месте. После чего она нанесла визит в Министерство по делам колоний. И если она проявила там хоть десятую долю того красноречия, которому я был свидетелем, нет ничего удивительного в том, что через неделю я получил назначение.
Отдав должное роли миссис Энн в успешном начале моей карьеры, не будем преуменьшать и заслуги ирландцев, приложивших все усилия, чтобы было не слишком много желающих занять полученную мной должность. Как раз тогда в Ирландии назревал очередной кризис, вскоре ирландцы добровольно поделились на Ирландских добровольцев и Добровольцев Ольстера, имеющих целью добровольно лишить жизни друг друга, а также представителей третьей стороны. Вообще, у меня сложилось самое благоприятное впечатление об ирландцах. Они так настоятельно стремятся сохранить собственную, отличную от англичан самобытность, что являются намного лучшими англичанами, чем сами англичане. Я не преминул поделиться этим наблюдением с компанией хорошо воспитанных молодых людей, пришедших ко мне домой и представившихся бомбистами. Они объяснили мне, что вынуждены взять мою семью в заложники. К сожалению, на должную подготовку у них не было времени, поскольку со дня на день может начаться война с Германией, и они как истинные патриоты уйдут на фронт добровольцами. Далее мы с ними сошлись во мнениях касательно движения национального освобождения Венгрии, обменялись остротами и расстались во взаимном удовлетворении. Я глубоко им сочувствую, поскольку понимаю, что непременное английское остроумие одержало в них победу над теоретическими выкладками, доказывающими необходимость вооружённой борьбы с англичанами. Я должен также выразить им огромную благодарность, поскольку упомянутый эпизод создал мне репутацию человека, умеющего найти общий язык с революционерами, что, в свою очередь, самым благоприятным образом повлияло на мою карьеру.

От редакции
В следующем номере читатели смогут ознакомиться с окончанием рассказа, повествующем о Великой войне, революции в России, воспитании детей, работе в Китае, театральных постановках, карьерном росте и проблемах со здоровьем.