расcказы...

[ILS]

Юрец, давай, взялся за гуж - не говори, что своя рубашка ближе к телу!

[Liquidator]

<embed src="http://www.youtube.com/v/cN4hSkPRo7E?fs=1&amp;hl=en_US" type="application/x-shockwave-flash" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true" width="480" height="385"></embed>

1:25

[Сержант]

Илсушко, разве ты не чиатал Этюд на беригах невы? А Батальоны? И ты хочешь ещё???? Акстись!

[Эйнхерий]

Я хачу

[ILS]

Да, с удовольствием. Даже продолжение упомянутых, не то что новое. Совершенно неоправданно забросили.

[Эльфияу]

Илсушко, разве ты не чиатал Этюд на беригах невы? А Батальоны? И ты хочешь ещё???? Акстись!

ссылку можно?

[ILS]

Этюд на берегу Невы
Батальоны просят огНЯ
Начало НЯ в "Батальонах"

[Эльфияу]

– Говорю же вам, господин хороший: не в себе мой сеньор! Блаженный он! Принял он вашу мельницу за злого колдуна, или великана какого – и кинулся с копьём! Нешто по божески это – на блаженных серчать?!

– Блаженный, блаженный… мне-то как теперь быть?! Глянь-ка: крыло сломано, в стене дыра… кто чинить-то будет?!

Сознание возвращалось медленно и мучительно. Ныли рёбра, саднила рассаженная правая нога, левая наоборот – онемела, не отзываясь на попытки пошевелиться На слух он уже различал голоса переругивавшихся снаружи людей, распознал даже голос верного Санчо. А перед глазами, под сползшим шлемом и закрытыми веками всё вращались крылья мельниц…



…Гряда увенчанных мельницами холмов выплыла из-за горизонта медленно, словно дождевые облака. Облака, которые, единожды возникнув в этих краях, не уходят месяцами, проливая на головы нудную, непрерывную серую морось.

Дождь. Мельницы. Протестанты. Проклятая страна…

Капитан Испанской конницы Алонсо Кехено облегчённо выдохнул – холмы означали отдых. Возможность развести огонь. Если повезёт – на мельницах найдутся зерно или мука, будет чем наполнить живот после двух дней на голодном пайке… а ещё холмы означали возможность хоть чуть-чуть осмотреться, и понять: куда дальше двигаться отбившемуся от своих отряду? Куда делась армия? Что вообще творится в этом плоском размокшем аду, прозванном Голландией? Неужели гнев Божий и впрямь обрушился потопом на этот еретический край, смывая солёной водой и местных грешников, и пришлых… ну ладно, не праведников, но, по крайней мере – добрых католиков?

Он молча указал на третью слева мельницу – не самую близкую, зато расположенную на самом высоком холме. Осмотреться надо как можно быстрее.

Солдаты, взбодрившись, принялись понукать усталых коней – и кони, уставшие куда больше людей от двухдневного перехода по шею в морской воде, прибавили шагу.

Отдых. Скоро отдых.

Холм приближался. Уже можно было расслышать скрип мельничных крыльев, медленно вращавшихся на ветру. Сейчас эта мельница казалась Алонсо Заветной башней мечты. Святым градом Иерусалимом. Замком Монсальват, таящим Грааль…

…Отряд уже достиг подножия холма, когда из-за ограды мельницы, начали выходить Они.

Без шлемов. Без кирас. Кто с аркебузой, кто – с арбалетом, кто – с самодельной корявой пикой.

Гёзы.

А из-за соседних холмов уже плыли по широкой дуге плоскодонки, отрезая испанцам путь к отступлению.

Не оборачиваясь, Алонсо спиной чувствовал напряжённые до предела взгляды своих солдат. Если сейчас тот, кто устроил эту засаду, крикнет "сдавайтесь", он прикажет сдаться. Наплевав на гордость, не ставя условий. Потому что шансов нет никаких – даже на позорное бегство. Гёзы не торопясь, перестреляют их, словно соломенные чучела на учениях.

Но вместо "сдавайтесь", невидимый из-за спин своих стрелков вражеский офицер кричит "пли". Гремит первый, беспорядочный залп из мушкетов. Ржёт раненая лошадь, Всадник слева от Алонсо сползает из седла, скребя пальцами по пробитому нагруднику.

Предложений сдаться не будет. Голландские ополченцы сполна отыграются за недавние страхи перед "непобедимыми" испанцами.

Остаётся последнее.

– За мной! Сбросим землекопов с холма! – Командирского рыка не вышло. Наверное Эти, на холме, смеются над сипением "страшного" испанского капитана...

Отряд идёт в атаку. Вверх по склону крутого холма, навстречу изготовившейся к бою пехоте. В атаку, которая была бы безнадёжна даже не будь люди и кони измотаны до предела. Даже не будь земля под ногами раскисшей грязью, хватающей лошадей за копыта. Даже будь в пистолях сухой порох, а не чёрная жидкая каша. Всадники безжалостно, до живого мяса, вбивают шпоры в бока коней, выкрикивают проклятия недосягаемому врагу, и падают, падают, падают…

Что-то тёплое течёт по плечу и по шее. Шлем и кираса внезапно тяжелеют, словно прадедовский полный доспех, который Алонсо пару раз примерял в юности. Шпага выворачивается из ладони, её не удержать, как не удержишь одной рукой на скаку старинный двуручный меч. Конь сбивает грудью толстяка неумело замахнувшегося прикладом, по кирасе что-то скрежещет – и прямо на Алонсо надвигается мельница, всё разрастаясь, всё быстрее вращая крыльями…



– Точно вам говорю: блаженный мой Сеньор. Коня нашего видели? Ходячая ведь падаль, прости господи! А Сеньора угораздило увидеть, как эту клячу ведут на бойню. И что бы вы думали? Хватает мой Сеньор мясника за рукав, и кричит, мол, нельзя из этого коня колбасу делать, дескать, не конь это, а рыцарь заколдованный, во многих битвах, мол, храбро сражавшийся! Ну, мясник, шельма, и всучил Сеньору за пять эскудо скотину, которую честный человек и даром отдать бы постыдился. Ууу, отродье мавританское!
Шлем упал с головы, и со звоном покатился в сторону. В лицо ткнулась влажная морда Росинанта – старого боевого коня, прошедшего Фландрию и Италию, списанного полковым интендантом на скотобойню, и выкупленным старым чудаком, который заявил "из ветеранов колбасу не делают!".
Потом, отстранив коня, над Алонсо склонился Санчо. Привычно-осторожно он начал освобождать сеньора от доспехов, попутно силясь определить, где перелом, а где просто вывих.
– Сеньор, Бог свидетель, вы дрались как лев – Тараторил оруженосец. Сейчас, восхищаясь "подвигом" он был абсолютно искренен, так же искренен, как минуту назад он убеждал мельника в невменяемости господина – Вот я только не совсем понял: с кем вы сражались? С колдуном? С драконом? С великаном? Или – Санчо понизил голос до заговорщицкого шепота – С самим дьяволом?
Отставной капитан Алонсо Кехено, которого товарищи по оружию уважительно прозвали Доном Кихотом, попытался вдохнуть глубже. Сломанные рёбра немедленно отозвались болью.
– С мельницами, Санчо – Прошептал безумный рыцарь, снова закрывая глаза – я сражался с мельницами, будь они прокляты!

[Эльфияу]

…так я до сих пор и жду свою музу – закончил свой рассказ Пигмалион.
– Не придёт к тебе муза – уверенно сказал собеседник – и не надейся!
– Точно не придёт?
– Точно. Оракул я, или не оракул?!
– Оракул… – Печально подтвердил скульптор – но почему не придёт?
– А сам подумай! Муз то – всего девять. Вдобавок, к прикладным искусствам ни одна из них прямого отношения не имеет, так что посещают они вашего брата только в свободное от основных занятий время. А вас по Элладе – тьма-тьмущая. Подумай сам, какие шансы у тебя дождаться?
– И впрямь, шансов мало… а что делать?
– Что делать? Не ждать милостей от Олимпа. И от Парнаса тоже не ждать. Мужик ты или не мужик?!
– Мужик…
– Вот и поступай как мужик, а не как пехотинец Фиванского священного отряда. Смастери себе музу сам!
– Смастерить?!
– Смастерить! Ты художник или не художник?!
– Да скульптор я…
– Тем более! вытеши себе личную музу, чтоб прямо у тебя и жила. Кстати, насчёт личной – наконец-то в твоей холостяцкой берлоге заведётся хоть что-то похоже на женщину…
– А получится?
– Получится! Зуб даю!
– Даёшь зуб?
– Даю, и не один. Племянник мой неделю как из Ливии вернулся, до сих пор в трюме пять штук слоновьих бивней пылятся. Я с ним поговорю – он их тебе за полцены отдаст. Будет из чего музу ваять…


День за днём работал Пигмалион на своей музой. Работал вдохновенно – казалось, наитие свыше водило его рукой, подсказывая мельчайшие подробности.
Спал он мало. Ел – когда руки переставали слушаться. И только порою, находил минуту, чтобы удивиться: откуда берётся столько силы и упорства? просыпаясь по утрам, он вскакивал с ложа как ужаленный. Еду жевал отрешённо, размышляя как работать дальше. Даже в сортире лишней минуты не засиживался…
И вот настал ТОТ САМЫЙ день. Неземной красоты девушка одобрительно кивнула мастеру головой, рассыпая по плечам тяжёлые, белые как слоновья кость локоны. Потом с наслаждением потянулась, и сошла с постамента.
– Ну здравствуй. Будем знакомы. Как тебя зовут – я уже знаю. А меня можешь звать Галатеей.
Она задумчиво оглядела застывшего в немом восторге скульптора. Имей Пигмалион возможность время от времени наблюдать себя со стороны, он узнал бы свой собственный взгляд, тот самый которым изучал кусок дерева, или глыбу мрамора, прикидывая, что из них можно сделать.
Потом она улыбнулась – той самой улыбкой, которой улыбался он сам, когда на него нисходило озарение что и как резать.
– Ну, что тебе сказать… думаю, сработаемся. Руки у тебя растут откуда надо, конструктивных идей хватает, да и вдохновение тебя посещает нередко. Одна проблема – обычно никакого вдохновения не хватает чтобы оторвать тебя от дивана. Но тут уж я помогу – на то я и муза, чтобы помочь! Рука у меня тяжёлая –слоновья кость как никак. А нога таки ещё тяжелее… так что животворящий пендель в любом количестве тебе обеспечен!

[Эльфияу]

Это просто задача. Любая задача имеет решение…
…Он ещё раз оглядел свои круги. Три идеально выверенных круга, нарисованных на песке его собственной кровью.
На первый взгляд это были просто круги на песке. На второй – тоже. На третий же взгляд начинали проступать очертания трёх существ, отдалённо похожих на женщин. А смотреть в четвёртый раз мало кому захотелось бы…
Архимед посмотрел в сто девяносто восьмой раз на дело рук своих. Потом снова застыл складывая, подсчитывая и перебирая варианты в уме.
Он сделал для защиты Сиракуз всё, что было в человеческих силах, потом – больше чем было в человеческих силах, а под конец – и вовсе уподобился самому Гефесту в изощрённости творений.
Оснащённые его ужасными винтовыми таранами Сиракузские корабли рассеяли первую волну римского вторжения. Вторую волну пришлось отбивать уже с берега, на ближних подступах – и римский флот горел под лучами зеркальных щитов.
Стены города ощетинились метательными машинами, каких не ведали не Эллада, ни Сицилия, ни далёкий Египет. Крюки чудовищных кранов поднимали вражеские корабли в воздух, а после разбивали о скалы. Стрелявшие по составленным Архимедом таблицам воины не ведали промаха.
Всё оказалось тщетно. Римляне были слишком упрямы, и город пал.
Когда римские легионеры вошли в город, Архимед решился на последнее средство. За одну ночь он нашёл свою точку опоры. Простые, сделанные в точной последовательности действия пронзили мироздание до самых глубин Тартара.
И явились ОНИ.
Это просто задача. Любая задача имеет решение…
Одна из Эри́ниий зашипела, вновь пытаясь преодолеть тонкий барьер, отделяющий её от математика. Барьер держался – пока.
Всего лишь один маленький недочёт в скрупулёзно выверенном плане – и случилось самое страшное. Эри́ниии явились, но подчинить их не удалось. Теперь они нетерпеливо метались, дожидаясь своего часа – каждая в своём круге.
По сравнению с тем, что сделают с Сиракузами три Фурии, вся ярость римлян – всего лишь детская забава.
Это просто задача. Любая задача имеет решение…
Решение задачи уже готово было вспыхнуть в его мозгу, когда перед ним возник римский солдат, с иззубренным гладием в руке.
– Не трогай моих кругооо…
Тонкая струйка крови Архимеда текла по песку, вливаясь в разорванные круговые бороздки с его же засохшей кровью на дне. Над гордом разнёсся торжествующий рёв, от которого застыла кровь и у победителей, и у побеждённых – сперва одиночный, после – трёхголосый.
А потом на Сиракузы опустилась тьма.