Дневники

[Jabberwocky]

В этой теме будут публиковаться различные тексты дневникового характера, передающие настроение и атмосферу игрового мира. Часть этих текстов написана нами, часть - скопирована из настоящих дневников того времени.

Мы будем очень рады, если по мере формирования ролей игроки будут также писать дневники от лица своего персонажа, описывающие его внутренний мир и взгляд на текущие события. Таким образом, мы вместе с вами будем сообща создавать ткань мира, в который собираемся играть...
Нам очень важно участие игроков в такого рода совместном творчестве. Написанные вами тексты следует присылать нам на проверку, после чего они будут публиковаться здесь.

[Jabberwocky]

...Аллаху акбар!
Ашхад ана ла илаха ила ли'Лла!
Ашхад ана Мухамадан расул и'Лла!

Темнота понемногу отступает. Раннее утро, ночная прохлада гор еще не сменилась июльской жарой, роса еще лежит на полях и камнях. Напев муэдзина будит арабскую деревню. Встают к молитве и идут в мечеть, впрочем, лишь немногие – шейхи, которым нельзя терять лицо, да старики, которым терять уже нечего, кроме милости Аллаха, да несколько особенно упорных юношей из тех, что начали в последнее время все больше интересоваться верой отцов. Остальные жители Эль-Анав, наскоро совершив утреннее омовение и пробормотав про себя положенные суры, начинают заниматься обычными утренними делами. Женщины готовят завтрак, мужчины варят кофе и собираются на работу. Немногие все еще работают в поле, большинство же идет, как и каждое утро, на автобусную остановку – ехать на заработки в Иерусалим. Подростки и молодые женщины выпасают скот, женщины постарше принимаются за уборку домов и готовят еду. Сегодня пятница, вечером будет большое застолье. Шейхи, старейшины родов, собираются в кофейне, неспешно раскуривают кальяны, обсуждают дела деревни и вечный вопрос – отношения с соседями-евреями. Имам, наведя порядок в мечети и достав книги, готовится начать урок Корана для детей деревни. В оливковой роще за мечетью собирается молодежь, также считающая себя вправе принимать решения и действовать, даже вопреки мнению стариков...


…Шма Исроэль, Адойной Элогейну, Адойной эход!
Барух шем квод малхусо леойлом ваэд!

Из маленького сарайчика, служащего синагогой, слышны слова шахарит. Немногочисленные участники молитвы – опять едва миньян собрали! - встают раньше всех, чтобы не опаздывать потом на работу. Вот они заканчивают, сворачивают тфилин, складывают талес и направляются в столовую, пожимая по пути руки встречным и благословляя детей.В кибуце все уже на ногах. Вымотанные дневной работой халуцим редко просыпаются от призывов муэдзина, их будит ночная смена охраны, проходя по баракам с веселыми возгласами, мало соответствующими их усталым, серым после ночного бдения лицам. Наскоро позавтракав, кибуцники выходят на работу. В поле, в хлев, в мастерские. Сменившаяся охрана забывается беспокойным сном, а утренняя смена, значительно более многочисленная, расходится по постам, чтобы никто не оставался без защиты. Люди понемногу просыпаются, голоса становятся веселее, движения – слаженней. Дети, вставшие вместе со взрослыми и помогавшие в суетных утренних делах, теперь собираются в столовой, временно превратившейся в классную комнату, раскрывают тетради с ивритом. В лесу за кибуцем раздаются негромкие, отрывистые команды, стучат подметки ботинок, щелкают затворы. Небольшой тренировочный лагерь, где под присмотром командиров Хаганы молодые юноши и девушки из кибуца и Иерусалима обучались владению оружием и тактике боя, встречает новый день. Сегодня инструкторы были особенно строги – ожидается прибытие командиров из центра, называются даже имена Ицхака Саде и ставшего уже легендарным англичанина Вингейта. Совет кибуца собрался в кабинете председателя. Обсуждалось, как встречать комиссию Вудхеда, представители которой вроде бы должны сегодня проезжать через поселение, а также делегацию иерусалимских раввинов, собирающихся провести шаббат в кибуце. Поминали недобрым словом экстремистов из Иргуна, вроде бы снова устроивших какую-то провокацию в Иерусалиме, которая грозит вконец рассорить евреев с британской администрацией...


…God save our gracious Queen,
Long live our noble Queen,
God save the Queen!

Лейтенант британской палестинской полиции еще раз прошелся по щеке лезвием. Золинген, трофейный, привезенный с Великой Войны. Убедившись в том, что обе щеки и подбородок идеально выбриты, лейтенант дал знак денщику, чтобы тот слил ему на руки. Вытерся грубым полотенцем, постоял, щурясь на восходящее солнце. Затем выключил патефон, как раз доигравший гимн, которым педантичный лейтенант считал нужным будить каждое утро своих подчиненных, и прошел в здание участка. Усевшись за стол, начал медленно перебирать бумаги, пробегая взглядом некоторые и задерживаясь подолгу на других. Скоро, скоро и здесь, в этой Богом забытой деревне, возведут мощный, современный форт по модели Чарльза Тегарта, в котором будут достойные офицера ванная комната и кабинет, а гимн можно будет передавать по громкоговорителю... Впрочем, лейтенант и так был доволен своей службой. До Иерусалима достаточно близко, чтобы ездить в выходные дни на концерты и танцы, и достаточно далеко, чтобы начальство не слишком допекало его своим вниманием. А некое секретное задание, полученное некоторое время назад непосредственно от CID, делало его службу еще более интересной. И как раз вскоре намечалось прибытие в его район сразу нескольких важных объектов. Еще раз перечитав последнее сообщение под грифом "секретно", лейтенант перешел к своим повседневным обязанностям – составление графиков патрулей, отчеты, ведомости – одновременно гадая, пройдут ли грядущие выходные тихо, или же евреи с арабами снова устроят беспорядки. Британский офицер, он не испытывал симпатии ни к тем, ни к другим, но добросовестно следил за порядком во вверенном районе...


...Хаялим альмоним хинену, бли мадим
Усвивейну эйма уцальмавет.
Кулану гуясну леколь хахаим:
Мишура мешахрер рак хамавет.

Мурлыча про себя гимн Иргуна, командир "дорожного отряда" отложил бинокль, при помощи которого он осматривал окрестности. Все тихо. В деревне и кибуце – мирная работа, охрана бдит, ближайший отрезок шоссе прочесан еще утром. По случаю пятницы бойцы отряда не пошли работать в каменоломне, и теперь отдыхают в доме. Условия собачьи, конечно, но столь ценен признанный британцами наблюдательный пункт, что недельное дежурство не кажется тяжелым. Тем более, что ближе к ночи должны приехать из Иерусалима ребята для боевой подготовки, и к ним обещал присоединиться Рази. Это хорошо, это – вечер у костра, разговоры и тихие песни, спокойный голос всеми любимого командира, утром – тренировка, а потом можно будет уехать в Иерусалим, оставив на посту новую смену, отоспаться, увидеть родных, пригласить наконец Лею в кафе... Надо будет сводить Рази вечером в кибуц. Там есть толковые ребята, им стоит его послушать. Особенно, если с ним приедет Юдит. Она уж точно сможет объяснить, увлечь, зажечь...


…Le fleurs des vignes pousse,
Et j'ai vingt ans ce soir!

Под звуки французской шансонетки на площади деревни остановились несколько роскошных автомобилей. Патефон стих, и из машин высыпали леди и джентельмены столь ярко и непривычно одетые, что в первый момент они показались сидевшим в кофейне стайкой райских птиц, невесть как и зачем залетевших в этот знойный и пыльный уголок Палестины. Дамы в ярких, свободных платьях, прикрываясь от палящего солнца мантильями и кружевными зонтиками, с интересом осматривали окрестности – каменные дома, башню минарета и кованную ограду прилегающего к нему монастыря, играющих на дороге детишек, немногочисленные лавки ремесленников и веранду кофейни, с которой им навстречу поднимались колоритные фигуры шейхов. В стороне от машин несколько фотографов уже устанавливали на треногах камеры, бойкие молодые люди раскрывали блокноты и готовили перья, импозантные, богато одетые господа негоромко переговаривались с двумя британскими офицерами в мундирах. Выше, в кибуце, члены совета спешно готовили огромный каравай хлеба на деревянном подносе, накрытый бело-голубым полотенцем, председатель нервно приглаживал пятерней растрепанную шевелюру...

[Jabberwocky]

...15-го июля на арабском рынке в Иерусалиме, по окончании молитвы в соседнем мисгаде, взорвалась в толпе выходивших с молитвы заложенная боевиками Иргуна бомба. Восемь арабов были убиты, десятки ранены...

Утром 16-го июля пришли новости из Иерусалима. Во время работы в поле все обсуждали происшедшее, высказывали мнения, спорили. Я больше молчал. Еле дотянул до вечера, перед ужином бросился в барак. Как я и надеялся, Бенци был там, как всегда сидел один на кровати. Когда я вошел он писал что-то в своем блокноте. Он часто что-то писал, записывал. Из-за этой его привычки, копны курчавых волос и некоторой отстраненности, мы позвали его Поэтом.
Никаким поэтом он, конечно, не был. Хотя кем был – не знаю, он редко говорил о себе. Мы попали в кибуц почти одновременно, только я – прямо с корабля, только что прибыв в Эрец-Исраэль, а приехавший довольно давно Бенци пошел добровольцем. Мы подружились, много говорили, спорили. Он часто критиковал Гистадрут, Ваад, ругал их за нерешительность, излишнее увлечение социализмом. Он никогда не говорил так на общих собраниях, но зато на вечерних посиделках в узком кругу постоянно сворачивал разговор к интересующим его вопросам, спорил, забрасывал фактами, провоцировал. Я понемногу подпадал под влияние его обаяния и искусства вести дискуссию. Было ясно, что он очень много знает, больше многих старожилов кибуца. Именно поэтому я спешил найти его, узнав иерусалимские новости...

Бенци продолжал писать, хотя явно заметил меня. Через минуту закончил, убрал блокнот и карандаш в нагрудный карман рубашки, поднял на меня глаза. Под его спокойным взглядом я смешался, заготовленные слова гнева и обвинения вылетели из головы. Под его внимательным взглядом я неуверенно протянул:
- Ты уже в курсе?
- Конечно в курсе. Хорошо ребята поработали, верно?
Этого я не ожидал. Сама мысль об одобрении вчерашнего была мне недоступна. Я ждал, что он будет объяснять, искать виноватых...
- Тебя удивляет моя реакция? – он, как всегда, легко догадался о моих мыслях.
- Мы ведь уже говорили об этом. Я полностью поддерживаю политику нашей организации. Только так мы сможем заставить и арабов, и британцев воспринимать нас всерьез. Бояться нас...
- Организации? О чем ты?
- Иргун, Саша, Эцель. Это наши ребята подложили бомбу.
Это был шок. Мне и в голову не приходило, что Бенци один из них. Из террористов. Многие его слова становились теперь понятнее.
- Что ты здесь делаешь, в таком случае?
- Работаю. Работа у меня такая – глаза открывать, кому удается. Вас же оболванивают, молодых. Привозят, запихивают в кибуц на пару лет, работа-ужин-собрание-сон-работа, по выходным песни у костра. Никакого развития, никаких оригинальных мыслей, никакой лишней информации. Чем вы, свободные люди, отличаетесь от рабов на плантациях? Учат вас чему-нибудь, кроме иврита и земледелия?
Я хотел возразить, меня резанули и оскорбили его слова, но во многом он был прав. На Украине, работая в лагерях Га-Халуца, мы одновременно занимались в еврейской общине. Учили историю народа, традиции, немного Тору. Только сейчас я понял, как мне не хватало этого в кибуце.

- Хорошо, вернемся ко вчерашнему, – прервал его я, - Ты говорил о страхе. Зачем надо, чтобы нас боялись?
- Боятся – значит, уважают, Саша. Они должны научиться считаться с нами. Не только на мировом уровне, не только демаршей Вайцмана, как в 31-м, а бояться нас здесь, уважать нас и считаться с нами здесь, в Эрец-Исраэль.
- И чего вы добьетесь? Вас будут бояться, вас уже разыскивают англичане, да и наши с трудом терпят. Арабы нападают на евреев, вы нападаете на них... В результате мы потеряем моральное превосходство и поддержку британцев...
- Не смеши. Какое к черту моральное превосходство? Какое может быть моральное превосходство перед убийцами? Что оно дает? Возможность погибнуть во имя своих идеалов? В Торе что написано? "Акам леоргеха – ашкем леорго". Почему мы должны быть моральнее своих противников и гибнуть от их рук? Почему не убить их первыми?
- Британцы...
- Чушь! Никакие моральные принципы не изменят мнение о нас британского чиновника. То, что англичане якобы поддерживают сионизм – фикция, сказка. Есть отдельные идеалисты, которым мы еще и были удобны в свое время. Что дала Британии декларация Бальфура? Правильно, поддержку американских евреев во время войны. Ты пойми, Саша, рядовой британский чиновник не имеет никаких причин сочувствовать сионизму. Он служил в колониях, национальные движения ему не внове. Он привык действовать по своему усмотрению, а тут мы постоянно давим на него через его правительство. Он не знает еврейской истории, зато читал Протоколы. Он – продукт аристократического, строго иерархического индустриального общества, ему не понять наших идей труда и равенства. Для многих британцев мы все – агенты мировой революции, агенты большевиков. А теперь возьмем арабов. О них он все-таки что-нибудь да знает, будь то восточные сказки или летопись крестовых походов. Бедуины Хиджаза помогали британцам в войне, пусть незначительно на деле, но британцы чувствуют себя обязанными им. А наши соседи-феллахи для британцев – наследники султанов и пустынных бедуинов, красочные декорации к сказке о Палестине, об Иерусалиме. Шейх в кафийе, верхом на верблюде, лучше вписывается в их картину Палестины, нежели кибуцник в шортах и панаме. Даже когда этот шейх восстает против них – это в порядке вещей, как сипаи в свое время.
Так мы понемногу теряем нашу страну, Саша. Мы не подходим для британской картины, а наша злосчастная привычка молчать, соглашаться и быть благодарными приводит к тому, что с нами все меньше считаются. Комиссия Пиля предложила раздел – мы согласились, арабы нет. Как ты думаешь, кому будут сделаны уступки в следующей программе? Арабам, естественно.
- И что вы намерены делать? – слабо спросил я, ошеломленный его монологом.
- Заявить о себе. Заставить считаться с собой. Чтобы британцы поняли, что не могут игнорировать наши интересы, чтобы арабы боялись с нами связываться.
- Но почему нельзя без крови, почему нельзя договориться?
- С кем? С арабами? С врагом не договариваются с позиции слабого – это капитуляция, не договор. Они считают себя сильнее – надо доказать им, что это не так. Ты не забудь, что мы еще в относительно тихом месте живем. Эль-Анав – деревня уникальная по своему отношению к нам. И даже здесь у нас были убитые. Что же говорить про другие кибуцы, про смешанные города. В поле – с охраной, по улицам – с охраной. Так жить нельзя. Ваад рассчитывает, что британцы скоро наведут порядок и тогда политика непротивления нам зачтется. Ради этого они готовы жертвовать жизнями евреев. Мы же говорим, что остановим угрозу уже сейчас, как можно раньше. А отношение британцев к нам все равно не изменится к лучшему. Наоборот, надо заставить их увидеть в нас силу, угрозу даже, как они видят ее в арабах. С силой считаются – даже британцы...

Я молчал. Его уверенность в своей правоте, четкое и бескомпромиссное видение мира внушало уважение и пугало одновременно. Но больше пугало. Его доводы были разумны, но за ними крылась слепая и беспощадная вера, делящая мир на черное и белое. Я не был уверен, что готов присоединиться к нему, войти в этот мир, где все заранее поделены на друзей и врагов.
Бенци, по-видимому, понял мои колебания.
- Ты не пугайся, Саша. Мы не фанатики и не безумцы. Просто мы верим в действие, и любим думать своей головой, а не чужой. Я знаю, что и ты не хочешь слепо идти за кем-либо. Возможно, я был излишне агрессивен в своих доводах, со мной это бывает. Завтра пятница, ты занят вечером?
- Да нет, если миньян будет – помолюсь, поужинаю и свободен.
- Я тебя найду. Познакомлю тебя с одним человеком. Она сможет тебе лучше все объяснить...
- Она?
- Юдит. Это прозвище, понятно, сам понимаешь в честь кого. Она будет здесь завтра проездом. Только помалкивай об этом, прошу тебя. Ей не нужна лишняя известность.
- Хорошо, Бенци. Не обещаю, что присоединюсь к вам, но послушать еще хотел бы. Ты прав – это нужно знать. И сдавать вас не буду...
- Надеюсь. Мы еще ни разу не были вынуждены казнить предателей, не хотелось бы начинать сейчас, - он негромко рассмеялся, давая понять, что шутит.
- До завтра, Саша...

[Jabberwocky]

Из дневников Голды Меир:

...Летом 1921 года из Египта пришел поезд, и на перрон в Тель-Авиве сошла группа людей, приехавших из Америки, - взрослые с детьми.
"Трудно было выбрать более неудачное время для приезда, - вспоминала одна из прибывших. - Все нас слепило - воздух, песок, белая штукатурка домов; все пылало на полуденном солнце, и мы совсем увяли, когда, оглядев пустую платформу, поняли, что нас никто не встречает."
Они стояли на перроне под жгучим солнцем, смотрели на бескрайние пески и не знали, куда идти, что делать. Была у них мечта, ради которой они приехали из Америки, но реальность ошеломила, и один из мужчин сказал то ли в шутку, то ли всерьез: "Ну, Голда, ты хотела в Эрец Исраэль? Вот мы и приехали. А теперь можно ехать обратно, с нас хватит."

"Наши представления о Палестине были довольно примитивны; мы собирались жить в палатках, поэтому перед отъездом я весело распродала всю нашу мебель, занавески, утюг, даже меховой воротник старого зимнего пальто (к чему в Палестине зимние вещи!). Единственное, что мы единодушно согласились взять с собой, был патефон с пластинками...Сможем, по крайней мере, слушать музыку в пустыне, куда мы держали путь."

Супруги Мейерсон подали заявление о приеме в кибуц Мерхавия в Израэльской долине и неожиданно получили отказ. Причин было две: во-первых, кибуц не хотел принимать супружеские пары, "потому что дети - роскошь, которую не может позволить себе новое поселение"; а во-вторых, кибуцники не доверяли девушке из Америки, которая, по всей видимости, избалована и не сможет выполнять тяжелые работы. Голда потребовала дать им испытательный срок и вспоминала с удовлетворением: "Нас пригласили в Мерхавию на несколько дней, чтобы посмотреть на нас и сделать свои выводы. Я была убеждена, что, в конце концов, они позволят нам остаться, -так оно и произошло."

Когда супруги Мейерсон поселились в Мерхавии, там жили 30 мужчин и семь женщин. Это была третья попытка заселить то место: "У нас уже была питьевая вода без пиявок. Была крыша над головой. Мы могли радоваться роще, которая разрослась и давала тень. Но первым пришлось создавать все это с самого начала. Многочисленные памятники на кладбище в Мерхавии говорили о понесенных жертвах."

Голда собирала миндаль, копала ямы для посадки деревьев и каждый раз, опуская саженец в яму, сомневалась, выживет ли он среди камней, на жгучем солнце. "Возвращаясь в свою комнату по вечерам, я и пальцем не могла пошевелить, но знала, что, если я не приду на ужин, все начнут смеяться: "Что мы говорили? Вот вам американская девушка!" Я бы с радостью отказалась от ужина, потому что гороховая каша, которую мы ели, не стоила труда, затрачиваемого на то, чтобы поднести вилку ко рту, -но все-таки шла в столовую. В конце концов деревья выжили, и я тоже. Через несколько месяцев нас с Моррисом приняли в члены кибуца, и Мерхавия стала моим домом."

"Кибуц находился между арабскими деревнями, и время от времени нас обстреливали...Меня научили не выходить по вечерам из дома в белом платье, так как белое видно издалека...Кибуцная жизнь в те годы была далеко не роскошна...Наш рацион состоял из прокисших каш, неочищенного растительного масла (арабы продавали его в мешках из козьих шкур, отчего оно невероятно горчило), овощей с кибуцного огорода, мясных консервов, оставшихся после войны от британской армии, и одного неописуемого блюда, которое готовилось из селедки в томатном соусе."

Женщины кибуца не любили работу на кухне, считая ее унизительной: "они хотели делать те же работы, что и мужчины, - мостить дороги, мотыжить землю, строить дома, нести караульную службу." Когда подошла очередь Голды работать на кухне, она сразу же поменяла меню, избавившись от горького растительного масла, и стала готовить на завтрак овсянку, чтобы зимой " они могли съесть что-то горячее и питательное." "Никто не возражал против исчезновения растительного масла, но все восстали против овсянки: "Еда для младенцев! Это ее американские идеи!"..."

Но Голда не сдавалась, и Мерхавия постепенно привыкла к овсянке. Затем "американская девушка" ввела еще одно новшество: прежде селедку подавали к столу разрезанной на куски, каждый сам снимал с нее кожу и вытирал руки о рабочую одежду - Голда стала подавать селедку со снятой кожей. "Девушки возопили: "Вот, теперь она их и к этому приучит!". Но у меня был на это ответ: "Что бы вы делали у себя дома? Как бы подавали селедку к столу? А это ваш дом, ваша семья!.." Но самым "буржуазным" моим нововведением... оказалась "скатерть", сделанная из простыни, которую по пятницам я стелила на столы для ужина, да еще цветы посередине! Кибуцники вздыхали, ворчали, предупреждали, что наш кибуц будут "дразнить", - но позволяли мне делать по-своему."

Но и это еще не все. Девушки в кибуце носили в будние дни одинаковые платья, которые изготавливали самым примитивным способом: брали кусок мешковины, прорезали в нем дырку для головы, две дырки для рук, и получалось платье, которое подвязывали у пояса веревкой. Голда вспоминала: "Мне не важно было, что носить по будням, но одежду следовало непременно прогладить. И каждый вечер я тщательно гладила свой "мешок" тяжелым утюгом на углях, зная, что кибуцники не только считают меня сумасшедшей, но в глубине души подозревают, что я не настоящий пионер." Примирял всех с этой странной парой из Америки их патефон с платинками; послушать музыку сходились по вечерам все жители кибуца, приходили даже из других поселений...

[Машка]

Из найденной возле кибуца тетради:

... Хагана организует у нас тренировочный лагерь. Обещали, что все желающие смогут учиться там стрелять. Девушки тоже. Это хорошо. Потому что учиться водить трактор мне по-прежнему не дают. Говорят, горючего мало, на обучение средств нету. Обидно.
P.S. А командир у них очень даже ничего, симпатичный. Правда у нас не скоро еще начнут строить отдельные дома для женатиков.

12.10.37
Купили еще одну корову – теперь у нас их целых шесть. Женщинам за ними ухаживать не доверяют. Говорят, что это самое ценное, что у нас есть. Разве это аргумент? Почему, если ценное, то этим мужчины распоряжаются? Нурит опять спорила с Яковом на собрании, я ее поддержала. Но все равно, совет решил, что «коровы - это слишком опасное дело для женщин». Начальником остался Яков. Ничего, мы еще поборемся. Птицеферму нам тоже не сразу отдали.

15.10.37
Удивительно, Нурит им подчинилась. Можно сказать сдалась без боя. Больше о коровах не говорит, даже мне ничего не сказала. Но по-моему тут что-то нечисто. Я видела как она к арабам в деревню ходила. Зачем спрашивается?

12.11.37
Нурит молчит, но в деревню к арабам ходит исправно. А еще я заметила, что она получила из Иерусалима книгу по животноводству. На последнем собрании я вновь поднимала вопрос о равноправии. Доказывала, что женщины не для того покинули черту оседлости и Украину, и, конечно же, не для того приехали в кибуц, чтобы стать здесь домохозяйками. Мы трудимся наравне с мужчинами, мы также, как и они, проходили на Украине подготовку в отрядах «Га-Халуца», и сил у нас хватает. Вроде поддержали, но конкретных шагов по прежнему не предпринимается, всем распоряжаются мужчины. А мне напомнили, что казначей у нас в кибуце – Шломита. Ну и что? Она же все равно ничего не решает, и вообще всегда молчит.

2.12.37
Вот это скандал! Яков застукал Нурит в коровнике, когда она доила Рахиль, нашу лучшую корову. Немедленно был созван совет, чтобы вынести общественное порицание товарищу Нурит за недисциплинированность. Но она привела им цифры, и доказала, что надои легко можно увеличить, если действовать разработанным ею методом. Короче, ей назначили испытательный срок. На целый месяц ферма наша!

24.12.37
Ну, что мы говорили. Надои увеличились почти вдвое. Готовлюсь к новому собранию. Тема доклада «Семья и общество». Главный вопрос - должны ли женщины после рождения ребенка оставить работу и заняться домашним хозяйством? Очевидно, что нет. Дети – это тоже коллективная ответственность. Нужно как в кибуцах на севере – устроить детские учреждения, и смотреть за ними по очереди.

25.12.37
На собрании Нурит меня поддержала. А Яков опять с нами спорил. Доказывал, что только семейные ценности помогли евреям выжить в черте оседлости. Ну и кто прав?

1.01.38
Яков и Нурит женятся...

[Toyvo]

Машка, ведь ее звали Рут А Якова - Акивой
И даже корову - иначе. Все, теперь буду мучаться в непонятках нафиг вы все имена поменяли
Кстати, неплохой источник вообще говоря - натужно патриотический, конечно, и литературно так себе, но неплохой, вы его специально не дали?
Еще "Русский Роман" Шалева; можно еще Акунина с "Пелагеей".

[Машка]

Машка, ведь ее звали Рут А Якова - Акивой

точно! )))) это переделанный мной фрагмент "Эксодуса", по мотивам, так сказать. ))) мне нужно было еще где-то с полгода назад накидать примеров всяких, причем желательно быстро. этот вариант я тогда написала для Алиски. ей понравилось. потом это ушло в недра компьютера, и там осталось, а недавно я это все нашла.
на самом деле Леон Юрис делал почти тоже самое, причем по совершенно, на мой взгляд, необъяснимым причинам. у него часть исторических персонажей фигурирует под своими именами, а часть под вымышленными. почему одни так, а другие эдак лично мне неясно. например, почему Хаим Вейцман он и есть Хаим Вейцман, а Чарльз Орд Вингейт стал "майором по имени П. П. Мальколм". а вообще "Эксодус" для подготовки я всем очень рекомендую, хотя написан он, ИМХО, ужасно ) мне когда я училась в школе казалось, что это потрясающая книга, а сейчас перечитала - вещь ценная, но это не литература ни разу. скажем так - оч. бедно написано. все скомкано ужасно. но источник сведений - прекрасный.

[Машка]

Док. №146/38 (обрывок письма)
...с нетерпением ждем твоего приезда. Дел в этом году невпроворот. И деньги, которые ты везешь из Европы, сейчас нужны как никогда. Пришло время обустраивать новые загоны для скота (да-да, пополнение ожидается серьезное), нужно купить новое оборудование для кузницы. Ну и самое главное – новые ружья, патроны, и все, что полагается. Тут появилась возможность стабильных поставок – как вернешься, введу тебя в курс дела. Кроме того, не забывай, осенью свадьба нашей младшей сестры – нам всем очень понравился ее жених, тот парень из Иерусалима. Ты его не видел, но на меня он произвел хорошее впечатление. Он явно наш единомышленник, да и связи в столице нам, сам понимаешь, не помешают.

Ты спрашивал, как сложились отношения с вновь прибывшим командиром британского гарнизона. Пока ничего не могу тебе сказать по этому поводу. На первый взгляд – его куда больше интересует зарплата, и выслуга, чем происходящее здесь. Впрочем, могу и ошибаться. Есть вероятность, что он не так прост, каким хочет казаться. Но в любом случае, с нами он держится куда любезнее, чем с соседями. А дальше – время покажет...

Надеюсь, эти два года не прошли для тебя даром. Ведь еще больше, чем деньги из Европы, нам нужны твои знания. Мы здорово проигрываем из-за того, что лишены возможности здесь нормально учиться. А понимают это пока не многие. Отец вот боялся, что я не захочу возвращаться, помнишь? Но я вернулся. И проложил путь для тебя. Скажи мне брат, что может быть нужнее и достойнее того, чтобы работать плечом к плечу на земле своих предков? Что может быть важнее, чем защищать ее? И мы готовы, если потребуется, отстоять ее с оружием в руках!

Аллах Акбар!

[Tolesnikov]

Александр Персиваль Вотерфилд

Подобие автобиографии
(по публикации в «Журнале Палестины и Трансиордании» от 11 июня 1938 года, оригинал «Британец за границей», Либрери Ашетт, 1936 год, стр. 9-15)

Я родился 16 мая 1888 года в городе Париже, Соединённое Королевство. Надеюсь, читателя не смутит это обстоятельство, иначе к концу моей скромной истории он окончательно запутается и отложит книгу.
Вильям Вотерфилд, мой отец служил торговым атташе во Франции и, как истинный англичанин за границей, не мог допустить рождение отпрыска за пределами родного острова. Но моя мать отличалась слабым здоровьем, у неё была предрасположенность к чахотке. Считается, что чахотка не развивается у кормящих матерей, так что врачи посоветовали ей завести ребёнка. С тех пор я испытываю глубокую благодарность ко всей врачебной касте и соблюдаю все их предписания. Можно сказать, жертвую своим здоровьем во имя медицинской науки.
Отец равно любил мою мать и родину. Сомнения разрывали его душу. В конце концов, он дал согласие на роды при условии, что они пройдут на английской территории. Так я появился на свет в Красной комнате резиденции посла Великобритании во Франции, окружённый стульями времён Людовика XIV и часами работы Томира. Итак, следует признать, что мой отец сделал всё, что было в силах мужа и гражданина, чтобы сохранить жизнь моей матери. Она умерла при родах.
Целью жизни моего отца стало воспитание из меня человека строгих моральных принципов и, главное, настоящего англичанина. Наверное, нет занятия утомительнее, чем представлять собой чужую цель в жизни. Я прекрасно понимал, что значит моё воспитание для моего отца, и старался как можно меньше его расстраивать. Увы, мои старания были обречены на провал. Вокруг сияла буйством красок и полнотой жизни прекрасная Франция, так что я рос бойким жизнерадостным пареньком, который ставил локти на стол, заговаривал со взрослыми первым и вечно норовил опоздать. Я и сам понимал всю катастрофичность положения, но ничего с собой сделать не мог. Ситуацию усугубляло то, что на французском языке я говорил заметно лучше, чем на английском. Моё знание французского языка сыграло в будущем не последнюю роль, когда меня зачисляли в дипломатический штат. Существует негласная традиция, что в дипломаты берут людей со знанием языков. Существует другая традиция, согласно которой дипломат никогда не попадает в страну, на языке которой он разговаривает. Так и мне за всю карьеру не выпало случая блеснуть знанием французского языка, и я абсолютно убеждён, что оно не пригодится и впредь. Что, впрочем, не мешает недоброжелателям до сих пор утверждать наличие у меня французского акцента.
Мой двоякий статус проистекал во многом из того, что учился я в школе для французских мальчиков. Если меня спросить, что я исповедую, то я отвечу, что англиканство. И буду при этом абсолютно искренен. Однако если поинтересоваться у меня догматами христианской веры, ответ будет достоин ярого католика. Не в моих силах стереть из памяти уроки богословия католической школы. Когда я умру, я рассчитываю окончательно запутать небесному ведомству отчётность. Впрочем, я полагаю, что и небесная канцелярия не избежала обычной путаницы во входящих и исходящих. Я даже смею предположить, что чудо воскресения Лазаря – это корректив описки, допущенной нерадивым ангелом в акте на место в раю.
Когда мне было около тринадцати, отца перевели в Вену. Очутившись в незнакомой обстановке, я неожиданно сильно затосковал по родной Англии. Выяснилось, что, несмотря на внешнюю непохожесть, я был неисправимым англичанином. Я могу нарушать любые существующие на острове традиции, но всё же я вижу в них не условные ритуалы, каковыми они являются для иностранца, а окружённые ореолом святости краеугольные камни существования. За последний год, наверное, у меня ни разу не было на завтрак яичницы с беконом или тостов с апельсиновым джемом, но каждый день я явственно ощущаю их отсутствие. Мне не хватает их, как не хватало бы лучшего друга.
Если же принять во внимание мой возраст, а в молодости все чувства ощущаются острее и ярче, станет понятно, насколько я рвался из чуждой мне Австро-Венгрии. Меня обуревала ностальгия по Англии, полностью игнорируя то обстоятельство, что ностальгию принято испытывать по местам, в которых ностальгирующий бывал хотя бы проездом. В этом подавленном состоянии я схватился за перо, как утопающий за соломинку. Я написал биографию Франца Грильпарцера в двух томах и тут же её сжёг. Остаётся только удивляться, куда с тех пор подевалось моё благоразумие и почему теперь я отсылаю исписанную бумагу издателям вместо того, чтобы предать её огню, как она того заслуживает.
Боюсь, что предыдущий пассаж многие примут за ложную скромность или за желание порисоваться перед читателями. Что неудивительно – любое живое и трепещущее чувство после изложения на бумаге смазывается и теряет цвет, как смазывается и теряет цвет фотографическое изображение действительности. И вот уже читатель мнит его неумелой выдумкой.
Дело в том, что из двух главных умений дипломата – умения молчать и умения говорить – я обладаю лишь первым. Любая малость, которой я не поделился с окружающими, раскалённым железом сидит у меня в мозгу и, в конце концов, выплёскивается на бумагу. Всё мной увиденное рано или поздно попадает на бумагу, что является безошибочным показателем плохого писателя.
После смерти отца (к ней я вернусь позже) я стал нуждаться в деньгах. Не придумав ничего лучше, чем продавать свой почерк, я обратился в издательства. Умение обращаться с людьми, привитый хороший тон и вежливость привели к грандиозному успеху у издателей и умеренному успеху у литературных обозревателей. С читателями всё обстоит гораздо хуже. Не могу же я интересоваться здоровьем матушки каждого своего читателя. Кстати, как поживает ваша матушка?
Не могу пожаловаться, что мои творения залеживаются на полках. Но ни одно из них не было ни переиздано, ни переведено. Когда люди знакомятся со мной, то мучительно и безуспешно пытаются припомнить такого писателя. Большинство моих знакомых настолько же безуспешно изображают читавших «Зеркало и бездну» или «Племя человеческих желаний». О существовании у меня ещё четырёх романов, восьми сборников рассказов и пяти пьес они, судя по всему, не догадываются. Иногда мне кажется, что мифическое племя моих читателей выдумано издателями, которые так выражают дружеское расположение ко мне.
Вернёмся к рассказу о моей молодости. Время шло, отношения Англии с Австро-Венгрией портились год от года. Отец буквально разрывался между запутанными торговыми делами Великобритании и не менее запутанными учебными делами своего сына. Уже к 1906 году я, молодой и горячий патриот, находился в неприкрытой войне с Австро-Венгрией. С моей стороны война выражалась в гневных речах, провокационных самодельных плакатах и презрении к австриякам. Местное население было менее изобретательно в проявлениях патриотизма. Учившиеся со мной студенты регулярно меня избивали, а преподаватели отказывались принимать экзамены. Впрочем, один раз я был побит почтенными профессорами, после чего с полным на то основанием чувствовал себя победителем. Окончить университет мне удалось только благодаря чуду, дипломатическим талантам и связям отца и бессонным ночам, проведённым за учебниками. Я прикладывал все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы доказать, что англичане умеют учиться не в пример лучше местного населения.
Помню, как многострадальный диплом об окончании университета был у меня в руках. Но я не испытывал радости, только горечь утраты. Отец не дожил до нашего с ним триумфа двух недель. Он умер от нервного истощения. Он погиб из-за клочка бумаги с красивой золоченой печатью. Ради пустой формальности погиб человек, каких больше нет. Мне не нужен был университетский диплом такой ценой, тем более диплом Венского университета, Главного университета, как они его называют. Я разорвал его. Прервём эту сладкую сказку о сыновней любви кратким упоминанием того, что через полтора года, когда меня загнали в угол обстоятельства, я затребовал копию диплома.
В один унылый день моего одинокого и безотрадного существования в Вене (месяца через два после смерти отца) меня озарила идея вернуться в Англию, а там уже всё само собой встанет на свои места, и я буду счастлив, никуда не денусь. Прибыв на родину, я обнаружил, что по ошибке прихватил в багаже уныние и одиночество. Меня встретили не слишком приветливо, недолюбливали за акцент, подозревали в шпионаже в пользу Тройственного союза. Но это не главное. Англия на месте оказалась совсем не такой английской, как она выглядела в отцовских описаниях. Этого я ей не могу простить до сих пор, а тогда мне казалось, что Англия предала нас с отцом самым постыдным образом, пока мы всеми силами отстаивали её интересы.
За год жизни в Лондоне со мной были любезны только коммивояжёры, молодой человек, полюбопытствовавший узнать точное время и укравший мой кошелёк (кстати, манеры коммивояжёров и воров незначительно разнятся, что объясняется незначительным различием в преследуемых ими целях) и молодая симпатичная барышня по слабости зрения перепутавшая меня со своей подругой. На последней я, воспользовавшись её растерянностью, поспешил жениться.
Тут надо рассказать о моей жене, Дорис Сипмэн, подробнее, чтобы у читателя не сложилось превратного впечатления. Есть среди женщин нежнейшие, эфирные создания. Трудно поверить, что они способны стареть или что их не унесёт первым же порывом ветра. Если так поражает при первом взгляде красота Дорис, то представьте себе, как трогает сердце при продолжительном знакомстве красота её ангельской души. Прошло уже более двадцати лет со дня нашего знакомства, но никакие потрясения не смогли ни тронуть свежесть её лица, ни поколебать её кротости и добросердечия.
Не только она одна, но и всё семейство Сипмэнов с удивительной точностью повторяло мои мечты об Англии. Её матушка, казалось, и не подозревала о том, что тёща должна питать неприязнь к зятю, этому пришлому нищеброду, как выразилась бы на её месте любая другая. Залогом счастливой семейной жизни она видела знакомое нам из мифологии решение: замужняя женщина проводит зиму с супругом, а лето в родительском доме. Этот внешне нелепый, но мудрый распорядок позволил нам прожить все эти полные событий годы в мире и согласии.
Узнав же, что я за последний год дважды успешно сдавал экзамены по дипломатическому ведомству, но всё ещё не получил надлежащее мне место, миссис Энн Сипмэн (так зовут мою тёщу) безотлагательно выразила праведное негодование, невзирая на мои уверения в том, что не я отказываю себе в заслуженном месте. После чего она нанесла визит в Министерство по делам колоний. И если она проявила там хоть десятую долю того красноречия, которому я был свидетелем, нет ничего удивительного в том, что через неделю я получил назначение.
Отдав должное роли миссис Энн в успешном начале моей карьеры, не будем преуменьшать и заслуги ирландцев, приложивших все усилия, чтобы было не слишком много желающих занять полученную мной должность. Как раз тогда в Ирландии назревал очередной кризис, вскоре ирландцы добровольно поделились на Ирландских добровольцев и Добровольцев Ольстера, имеющих целью добровольно лишить жизни друг друга, а также представителей третьей стороны. Вообще, у меня сложилось самое благоприятное впечатление об ирландцах. Они так настоятельно стремятся сохранить собственную, отличную от англичан самобытность, что являются намного лучшими англичанами, чем сами англичане. Я не преминул поделиться этим наблюдением с компанией хорошо воспитанных молодых людей, пришедших ко мне домой и представившихся бомбистами. Они объяснили мне, что вынуждены взять мою семью в заложники. К сожалению, на должную подготовку у них не было времени, поскольку со дня на день может начаться война с Германией, и они как истинные патриоты уйдут на фронт добровольцами. Далее мы с ними сошлись во мнениях касательно движения национального освобождения Венгрии, обменялись остротами и расстались во взаимном удовлетворении. Я глубоко им сочувствую, поскольку понимаю, что непременное английское остроумие одержало в них победу над теоретическими выкладками, доказывающими необходимость вооружённой борьбы с англичанами. Я должен также выразить им огромную благодарность, поскольку упомянутый эпизод создал мне репутацию человека, умеющего найти общий язык с революционерами, что, в свою очередь, самым благоприятным образом повлияло на мою карьеру.

От редакции
В следующем номере читатели смогут ознакомиться с окончанием рассказа, повествующем о Великой войне, революции в России, воспитании детей, работе в Китае, театральных постановках, карьерном росте и проблемах со здоровьем.

[Jabberwocky]

Саша, мастера аплодируют стоя...

Напоминаем, что все игроки приглашены к совместному творчеству, пример которого подал выше Толесников.