Dakomarate
30.01.2007, 00:39
Ещё один рассказ из моего сборника коротких рассказов "Мой босс, Дьявол".
Неразрешёное милосердие
Всё небо было затянуто тучами. Не простыми дождевыми, а теми самыми, что похожи на предвестников конца. Вдобавок к ним стояла липкая и душная жара.
Сержант приказал нам, мне и моей группе из четырёх солдат, следить за поселением лорданских крестьян. Подозревалось, что у них прячется отряд повстанцев. Командующий батальоном, полковник Рапенг, послал мою группу во главе с сержантом Майю на их уничтожение. Моя группа считалась самой лучшей по ликвидации на гражданской зоне. Мы знали своё дело.
Проверив снова своё ружьё, следуя старой привычке, я прислонился к дереву и взглянул на небо. На секунду, сквозь облака, протянулся солнечный луч, осветив деревню."Словно пометило" - мелькнула мысль.
Взяв бинокль, я лёг на траву и начал рассматривать деревню, автоматически отмечая стратегические точки: тут слабая защита, там энергоустановки, а у края вообще нет стены для защиты. Да, эту деревню смогла бы взять и половина группы.
Но, вдруг, как только убедив себя, что в этой дыре нет повстанцев, три из них высунулись из дверей кабака, да ещё в форме и с ружьями. Вообще обнаглели! Ты их жалеешь, а они ходят по кабакам как ни в чём и не бывало. У нас в отряде их вообще все жалели, но мнения у наёмников никто никогда не спрашивал. Делай работу, получай деньги и делай с ними, что хочешь, но своё мнение храни при себе. Такая у нас жизнь.
Что-то закрыло обзор и мне пришлось опустить бинокль. Передо мной стоял сержант с крупнокалиберной винтовкой в руке. Опустившись на траву, он спросил меня о том, что я видел. Я доложил о нахождении повстанцев в деревне и их оборонительное положение. Кивнув мне в знак согласия, сержант поднялся и приказал нам готовится к атаке.
Быстро собравшись, мы ждали его команды. Сержант, послав сообщение в штаб полковнику о нашем выступлении и получив"добро", коротко мотнул головой в сторону деревни.
Никто из находившихся внутри поселения не ожидал этого. Первым делом мы взорвали энергоустановки. Грохот был очень впечатляющим. Затем, рассредоточившись по деревне, стали уничтожать сопротивление.
После операции, мы ходили по деревне и считали убитых для доклада. Проходя мимо трупов, я задумался о том, что если эти повстанцы правы? Но, тут-же мои размышления прервала пришедшая из глубин памяти фраза, которую я услыхал ещё курсантом: "Ваше мнение никого не интересует. Вы наёмники. Ваша обязанность состоит в получении и исполнении приказа. Не задавайте вопросов и не высказывайте своё мнение, и вы проживёте дольше".
Мы не имеем ничего: дома, семьи, прошлого и будущего. Мы даже не имеем право на Милосердие.
Помимо своей воли я всмотрелся в лицо одного из трупов. Это был молодой паренёк, лет семнадцати. Он очень смахивал на меня, когда я только вступил в Академию Военной Тактики.
Как родившийся в семье фермера у меня, гражданина низшего класса, были только две опции: фермер-чернорабочий или Академия. Я выбрал, конечно, Академию. На вопрос офицера-вербовщика, а потом и отца: "зачем тебе это, сынок", я ответил просто и коротко. "Мне надоела эта жизнь".
Офицер вместо ответа пожал мне руку, а отец прогнал из дома, приказав больше не появлятся. На жалобные крики матери и сестёр о том, что я его сын, он бросил всего одну фразу, повергшую меня в шок: "У меня нет больше сына".
Только через десять лет я получил от матери письмо, в котором она сообщила, что мой отец умер. Перед смертью он всё-таки простил меня. Он-то простил, а я сам себя нет. Всё ещё нет.
В Академии меня научили как пользоваться всеми видами оружия, искуству камуфляжа и выживанию. Потом я записался в батальон полковника Рапенга, где, по сей день, провёл двадцать лет.
В батальоне меня назначили командующим группой по ликвидации на гражданской зоне. Наша задача была очищать определённые жилые районы от сопротивления. На своей позиции, за двадцать лет, я "заработал" около трёх тысяч черепов.
В нашем батальоне пятьсот ребят различных возрастов и рас. Каждый, кто не знает нас, скажет, что мы все разные. Это ошибка. У нас всех одна дорога. Она начинается и заканчивается одинакого: родился, завербовался и умер на поле боя. О промежутке между "родился" и "завербовался" у нас говорить не принято. Мы люди без прошлого.
Выходя из своих раздумий, я перешагнул через порог одного из домов для проверки выживших. В первой комнате я никого не обнаружил, зато во второй меня ждал сюрприз не из приятных: всё ещё живой повстанец.
Я почувствовал, как мой живот взорвался от лазерного заряда повстанческой винтовки. Инстинктивно, я нажал слабеющим пальцем на курок. Повстанец больше стрелять не будет.
Лежа на полу, я увидел сержанта, который склонился надо мной. Приподняв меня, он спросил другого солдата, медика, о моём состоянии. Медик отрицательно мотнул головой.
"Не слушайте его, сержант. Я в порядке". Я прохрипел. "Хотя, думаю, что после этой миссии я подам в отставку". Потом подумав ещё, добавил. "А, ну её, эту отставку". Мне было не жалко даже себя.
Картины прошлой жизни пролетали мимо моих глаз не останавливаясь ни на секунду. Эти фрагменты меня не интересовали. Это прошлое. Заметив впереди яркий свет, я отвернулся от него. Это будущее. Пришла мысль о боли, я о ней забыл. Это жалость. О том, что меня похоронят на военном кладбище Академии, а не на моей планете, я не сожалел. У меня нет дома. Я умру один. У меня нет семьи.
Я галактический наёмник. У меня нет ни дома, ни семьи, ни прошлого и не будущего. У меня нет права на Милосердие. Даже к себе.
Неразрешёное милосердие
Всё небо было затянуто тучами. Не простыми дождевыми, а теми самыми, что похожи на предвестников конца. Вдобавок к ним стояла липкая и душная жара.
Сержант приказал нам, мне и моей группе из четырёх солдат, следить за поселением лорданских крестьян. Подозревалось, что у них прячется отряд повстанцев. Командующий батальоном, полковник Рапенг, послал мою группу во главе с сержантом Майю на их уничтожение. Моя группа считалась самой лучшей по ликвидации на гражданской зоне. Мы знали своё дело.
Проверив снова своё ружьё, следуя старой привычке, я прислонился к дереву и взглянул на небо. На секунду, сквозь облака, протянулся солнечный луч, осветив деревню."Словно пометило" - мелькнула мысль.
Взяв бинокль, я лёг на траву и начал рассматривать деревню, автоматически отмечая стратегические точки: тут слабая защита, там энергоустановки, а у края вообще нет стены для защиты. Да, эту деревню смогла бы взять и половина группы.
Но, вдруг, как только убедив себя, что в этой дыре нет повстанцев, три из них высунулись из дверей кабака, да ещё в форме и с ружьями. Вообще обнаглели! Ты их жалеешь, а они ходят по кабакам как ни в чём и не бывало. У нас в отряде их вообще все жалели, но мнения у наёмников никто никогда не спрашивал. Делай работу, получай деньги и делай с ними, что хочешь, но своё мнение храни при себе. Такая у нас жизнь.
Что-то закрыло обзор и мне пришлось опустить бинокль. Передо мной стоял сержант с крупнокалиберной винтовкой в руке. Опустившись на траву, он спросил меня о том, что я видел. Я доложил о нахождении повстанцев в деревне и их оборонительное положение. Кивнув мне в знак согласия, сержант поднялся и приказал нам готовится к атаке.
Быстро собравшись, мы ждали его команды. Сержант, послав сообщение в штаб полковнику о нашем выступлении и получив"добро", коротко мотнул головой в сторону деревни.
Никто из находившихся внутри поселения не ожидал этого. Первым делом мы взорвали энергоустановки. Грохот был очень впечатляющим. Затем, рассредоточившись по деревне, стали уничтожать сопротивление.
После операции, мы ходили по деревне и считали убитых для доклада. Проходя мимо трупов, я задумался о том, что если эти повстанцы правы? Но, тут-же мои размышления прервала пришедшая из глубин памяти фраза, которую я услыхал ещё курсантом: "Ваше мнение никого не интересует. Вы наёмники. Ваша обязанность состоит в получении и исполнении приказа. Не задавайте вопросов и не высказывайте своё мнение, и вы проживёте дольше".
Мы не имеем ничего: дома, семьи, прошлого и будущего. Мы даже не имеем право на Милосердие.
Помимо своей воли я всмотрелся в лицо одного из трупов. Это был молодой паренёк, лет семнадцати. Он очень смахивал на меня, когда я только вступил в Академию Военной Тактики.
Как родившийся в семье фермера у меня, гражданина низшего класса, были только две опции: фермер-чернорабочий или Академия. Я выбрал, конечно, Академию. На вопрос офицера-вербовщика, а потом и отца: "зачем тебе это, сынок", я ответил просто и коротко. "Мне надоела эта жизнь".
Офицер вместо ответа пожал мне руку, а отец прогнал из дома, приказав больше не появлятся. На жалобные крики матери и сестёр о том, что я его сын, он бросил всего одну фразу, повергшую меня в шок: "У меня нет больше сына".
Только через десять лет я получил от матери письмо, в котором она сообщила, что мой отец умер. Перед смертью он всё-таки простил меня. Он-то простил, а я сам себя нет. Всё ещё нет.
В Академии меня научили как пользоваться всеми видами оружия, искуству камуфляжа и выживанию. Потом я записался в батальон полковника Рапенга, где, по сей день, провёл двадцать лет.
В батальоне меня назначили командующим группой по ликвидации на гражданской зоне. Наша задача была очищать определённые жилые районы от сопротивления. На своей позиции, за двадцать лет, я "заработал" около трёх тысяч черепов.
В нашем батальоне пятьсот ребят различных возрастов и рас. Каждый, кто не знает нас, скажет, что мы все разные. Это ошибка. У нас всех одна дорога. Она начинается и заканчивается одинакого: родился, завербовался и умер на поле боя. О промежутке между "родился" и "завербовался" у нас говорить не принято. Мы люди без прошлого.
Выходя из своих раздумий, я перешагнул через порог одного из домов для проверки выживших. В первой комнате я никого не обнаружил, зато во второй меня ждал сюрприз не из приятных: всё ещё живой повстанец.
Я почувствовал, как мой живот взорвался от лазерного заряда повстанческой винтовки. Инстинктивно, я нажал слабеющим пальцем на курок. Повстанец больше стрелять не будет.
Лежа на полу, я увидел сержанта, который склонился надо мной. Приподняв меня, он спросил другого солдата, медика, о моём состоянии. Медик отрицательно мотнул головой.
"Не слушайте его, сержант. Я в порядке". Я прохрипел. "Хотя, думаю, что после этой миссии я подам в отставку". Потом подумав ещё, добавил. "А, ну её, эту отставку". Мне было не жалко даже себя.
Картины прошлой жизни пролетали мимо моих глаз не останавливаясь ни на секунду. Эти фрагменты меня не интересовали. Это прошлое. Заметив впереди яркий свет, я отвернулся от него. Это будущее. Пришла мысль о боли, я о ней забыл. Это жалость. О том, что меня похоронят на военном кладбище Академии, а не на моей планете, я не сожалел. У меня нет дома. Я умру один. У меня нет семьи.
Я галактический наёмник. У меня нет ни дома, ни семьи, ни прошлого и не будущего. У меня нет права на Милосердие. Даже к себе.