Квенты игроков

[Айсман]

Рейтамира, а чего не хватает-то? :-)
Кошка, спасибо!

[Юлька бывш. Иерусалимская]

Квента Рейтамиры
Риона Медяк, личная служанка госпожи Софи Тьерри, маркизы де Леон. 1163 год, город Новиград.
Алисия наша опять с утра разворчалась. Мол, полы воском не терты, окна не мыты, в кладовке хоть шаром покати. А я ей и словечком не ответила. Её-то от такого пуще всего разбирает. Тоже мне, экономка! От её экономии – у всей дворни зубы ноют. И насчет кладовки она зря - хозяйка наша, маркиза, на еде не жмотится, война там, мятеж, или осада.
А что в погребе не доверху набито - так уж это сама Алисия, скареда, половину поставщиков отвадила. На Западном рынке все торговки её в лицо знают, примелькалась, торгуется до хрипу, над каждым грошем трясётся. А цены-то, как Фалька объявилась, что ни неделя – вверх идут. За гроши теперь и уклейку не купишь, не то что окуня.
Да Алисия мне ещё и говорит - у тебя мол, Риона, семья вся Медяк, вот у тебя гроши и разбегаются. Читать мол, горазда, да считать не умеешь. Хороша сама, в чужом кармане подсчитывать! А уж как лакеев с кухаркой, да Ярре-кучера за расходы пилит – ровно она им хозяйка и с своего кошеля деньгу платит! Держи карман шире! Денежки маркизы нашей, и честь-честью отработаны.
Мне что – я госпоже Софи из всей прислуги ближняя, доверенная, а маркиза-то не скупится. Она, как в Новиград приехала, так сразу посулила, послужишь мне, Рионка, верой-правдой годков пять – не обижу, приданое дам. Прошлую, говорит, горничную, я в поместье мужнином за мельника выдала, а тебе и подавно справного жениха найдем, грамотного. Уж небось не лакея, не бедноту ремесленную.
Ей-то, госпоже, значит, нашей, сразу по вкусу пришлось, что я, грамоте знаю, да говорю складно. И кто-ж подумал бы, что так выйдет? Когда, с год назад, господин Див, управляющий, слуг в дом набирал к приезду маркизы, я и слово молвить про грамоту боялась – говорят же, не любят господа шибко грамотных. Да хорошо, дядюшка Нир лучше рассудил - за меня слово молвил ювелиру знакомому. А ювелир тот словечко замолвил самому господину управляющему. Ну я и глазком не моргнула, как уж числилась у самой маркизы де Леон личною прислугою. А все за что – за грамоту!
Как вспоминать стану, прям не верится! Я ж тогда не то что в горничные, в судомойки попасть не чаяла.
Мы к тому времени с братом Тилье уж почти год мыкались. Другой-то братец, Сануш, шестой год в Оксенфурте обретался. Его ещё при жизни матушки к писцу взяли, а тот ученика, как своему делу выучил, в университет тамошний идти надоумил. Сануш, как матушку схоронили, и ушел.Он же у нас наистаршой и самый умный. Тилье на пять годков Сануша младше был, а я на все десять. Так вот, в ту пору от него, от Сануша, уж с Ламмаса писем не было – это потом мы узнали, что болел он, в больнице лежал, а тогда ни весточки, ни брата – вовсе испужались.
Тилье-то, бедолагу, мебельщик, хозяин его, из столярки вышвырнул. Вслед за ним и меня от портнихи поперли, где я ученицей была. А все дело через Герду вышло, гадину бессердечную, портнихи моей дочку. Тилье значит, по ней сох, в любви клялся, а она его за нос поводила, поморочила, да за хозяина его, мебельщика, и выскочила. Ну тот Тилье и уволил, ясно дело. А я не сдержалася, Герду-гадину в лицо блудней назвала, и тоже на улице оказалась..
Тилье тогда аж извелся весь, запил, зашлялся по кабакам, до того дошло, что спьяну топится надумал – ну, ровно как благородный какой, которых на театре бродячем играют! Спасибо Мелитэле, как в реку ухнул, в сознание пришел, – а рядом дядюшка Нир в лодке оказался, он и вытащил. А после к себе домой взял и выхаживал, покуда брат совсем в чувство не пришел.
Вот говорят, мол, нелюди низушки, а кто из людей нам тогда хоть чем помог? Меня к тому времени хозяева и из комнаты гнали, денег все вышли, пожитки и те сложить негде было. А соседи лишь усмехалися.
Теперь-то, вишь, по улице старой пройду все здоровкаются, завидуют. А тогда?
Да только не пройду я теперь лишний раз по ремесленному кварталу. Хватит, находилася! Глаза б мои на него не смотрели, на проклятый, на пивные тамошние, да на рожи кривые, что Тилье со свету сжили! Ироды поганые, выродки, сами они нелюди! Говорил мне Тиль, как последний раз виделись, чтоб я к нему лишний раз не заглядывала. Упреждал, мол, неспокойно на улицах. Да себя не уберег, бедный!
Думать о том не могу, всё вспомню – плачу. И надо ж тому было, чтоб опознание всех, в погроме убитых, устроили на Западном Базаре, как раз против лавки «Лавандовое утро». Я ведь ни о чём и знать не знала, госпожа Софи меня к ним с утра за маслами араматическими послала.. А тут гляжу на помосте средь прочих – Тиль лежит! И башка вся в крови!
Я первые недели после того чуть совсем глаза не выплакала. Сначала-то, сразу после похорон ко мне стражники цеплялись. Спрашивали, с кем Тилье водился, да как на погром попал. Жрец с ними ещё один был, из храма Вечного огня. Интересовался, как брат мой с нелюдями ладил. С кем пил, где был, да не читывал ли «Фалькиных грамоток».
А я что – молчок. Ничего мол, милсдари добрые не знаю, у маркизы де Леон служу, брата родного раз в месяц видела. Так они за мной два раза до самого особняка ходили, проверяли небось.
Спасибо, маркиза заступилась – вышла как-то к сморчку, что меня допрашивал, и такую головомойку устоила, что тот аж позеленел весь. Отстал.
Маркиза она такая – графская дочка, богатая вдова – то вся ласковая-ласковая, а вдруг что не по ней, она как начнет выговаривать – вроде и не кричит, и слова-то не шибко бранные, а поди-ж ты, в дрожь бросает! Велька-лакей, так тот вообще говорит что лучше супротив Фалькиных отрядов выйти, чем против госпожи маркизы, как она разойдется.
Госпожа Софи, значит, тоже мне наказывала – мол, нечего тебе, Риона, без дела по ремесленным улицам шастать. Вроде и верно оно - как за день по купеческому кварталу за покупками, и в храм Мелитэле, и к нотариусу, господину Дотау, и по лавкам, по мелочи всякой – это уж к вечеру ноги так и гудят, дел хватает. А только всё чудится мне - пройду по родной улице – Тилье встречу, брата любимого.
Кабы знала убийц его и стражникам бы не сказала - сама б глаза выцарапала! Да вот беда, кто ж их сыщет-то, проклятых! И дядюшка Нир с семьей своей как в воду канул.
Я было, в «Три фиалки», трактире низушковском, у хозяйки спрашивала. Так она мне шепотом и говорить о нём отсоветовала. «Спасибо, - шепчет , - едва жив остался, а о прочем не спрашивай, беду наживешь.»
А кухарка наша, Веспуля, все твердит, мол, придет если мне брат на сороковой день во сне, так чтоб спросила у него – кто. А мне в такое не верится. Да и страшно оно.
Хоть бы у Сануша спросить, посоветоваться. Он в своем Оксенфурте шибко ученый стал. Только где там – я письмо ему отправила, так и не знаю дошло ль. Говорят, мятежники Фалькины балуют, почта пропадает, людей на дорогах пуще разбойников режут. Хорошо хоть крестьяне с ближней округи до города, к рынку, пока езжать не бояться, да и то, вполовину их против прежнего. Рыбаки, и те меньше рыбы с квартала портового тащут. Выжидают все.
Только у нас, в дому господском, особняке, значит, всё на другой лад.
Последний месяца три, как годовой траур по мужу кончился, маркиза-то ровно ожила вся. По гостям стала разъезжать, и у себя дворян принимать, а то раньше лишь по лавкам, да в храмы заглядывала. А последний месяц маркиза и вовсе повеселела - выезд свой обновила, платьев новых назаказывала – говорит «мятеж там, не мятеж, а жить надо». А сама так на портретик мужнин поглядывает, да вздыхает украдкою.
Чудная она – одно слово, благородная. Мне вот, госпожа Софи, как по лавкам посылает, так сперва велит список писать, и каждую мелочь перечислит. Ну там ленты какие, свечи ароматические, мази от алхимиков храмовых – все в подробности. И я, значит, после в списке к каждой покупке точную цену приписываю – и списочек этот экономке! А Алисия как эти писульки разбирает, просто жабой давится – всё мне бурчит, чего, мол, не торгуешься, деньги счет любят.
Небось виконту Тьерри, что у племянницы богатой поселился, да втихую винцо бутылями хлещет, слово поперек не скажет. Лишь на нас душеньку отводит свою жадную.
А при маркизе я только к «Все для писца» за бумагой по два раза на неделе бегаю, столько её уходит. Хозяин тамошний, Витольд Раад, мне уж каждый раз зубы скалит – «Опять говорит, Медяк за перьями прислали... Вот и дам тебе бумаги на медяк.»
Ну и пусть Медяк, да зато при деле.
Госпожа-то на той бумаге чуть не каждый день письма пишет – то отцу своему, графу Тьерри, то тетушке, маркизе фон Эбель, то ещё кому.
А как с поручением каким, ну хоть бы и в банк, если через тамошний кристал чародейский весточку кому срочную отправить, – всё наша маркиза мне доверяет, не экономке, чай.
Вот вчера вообще на пристань ходила не одна, а почти по-благородному, с Велькой-оглоблей из лакейской. Чтоб, значит, не обидели там. Госпожа Софи третьего дня от купчиков услышала, что в портовых складах уж месяц груз шелков мехтийских пылится, на «Чаровнице» привезенных. Ну и послала меня узнать правда, али врут люди, да где тех шелков хозяина найти.
Только мы с Велькой этого хозяина, Освальда Альберга из Венгерберга, так и не сыскали. Зря языки на его имячке стерли – вроде и в городе он, да не пойми где шляется. Зато сплетен всяких наслушались – голова кругом.
Ох, храни меня Мелетэле, да уж полдень почти! Госпожа Софи звала, верно опять в лавку собирается.

[Elenna]